Вдоволь наругавшись, Ахан садится за руль, и «Антилопа» вплотную проходит мимо буйволов. Мирно продолжаем свой путь дальше до следующей встречи.

Как-то полковник Талоцкий говорит мне:

— Пойдемте прогуляться, кстати, посмотрим наши посты.

У первого же поста мы увидели умилительную картину: ружья составлены в козлы, а все часовые мирно спят в тени кустов кизила.

Полковник отнес и спрятал ружья и разбудил солдат. Каков же был их ужас, когда они увидели полковника и не знали, где их ружья. Ведь это грозит расстрелом! Но полковник только крепко поругал их, тем дело и кончилось. Времена были патриархальные!

Мне захотелось посмотреть руины монастыря, где «жил» Мцыри. Я попросил у Анатолия его лошадку — Джургу и верхом отправился в путь. День солнечный, жаркий. По дороге тащатся арбы, запряженные буйволами. Буйволов неодолимо манят прохладные струи Арагви, и они, не обращая внимания на крики и удары палок, лезут в воду и ложатся в реке. Вброд переезжаю реку и подымаюсь на гору, ведя в поводу лошадку к развалинам монастыря. Одинокий монах приветливо встречает меня, низко кланяется и показывает мне свое жилище, свою келью. В ней стоит гроб, в котором спит монах, и маленький аналой, где лежит священная книга на грузинском языке. В разрушенном храме — огромный кубический камень. Это бывший жертвенник; на нем приносились в жертву богам и животные, и люди. Две овечки бродят по развалинам храма. Две овечки и один монах — вот все, что осталось от бывшего величия. Когда-то здесь толпы людей поклонялись кровожадным богам, потом здесь курились фимиамы и звучали заунывные напевы грузинских монахов, и вот теперь — один монах и две овечки да камни, поросшие травой.

Делаю наброски монастыря, кельи монаха, его самого. Даю ему немного монеток на помин души и прощаюсь с ним. Монах дарит мне грубо вырезанную деревянную ложку с благословляющей рукой. Сажусь на своего конька и спускаюсь к реке. Монах и две овечки долго смотрят мне вслед, а я им на прощанье машу рукой.

Стерлитамакская дружина получила приказ ехать в Персию к Ардагану. Погрузили солдат, лошадей, имущество и покатили через Армению мимо Еревана, мимо Арарата — к Джульфе.

Адская жара и ветер, как из печки, с песком, с мелкими камешками. Изнывая от жары, кое-как переживаем ночь в Джульфе. Утром по мосту через буйный, мутный Аракс переходим границу и шагаем уже по персидской земле. Красная, глинистая пустыня с кое-где торчащими кустиками колючек. Жара и пыльный ветер. Солдаты еле плетутся. Они побросали свои ранцы и ружья, кидаются к каждой луже и пьют грязную, мутную воду. В конце каравана едут повозки и подбирают брошенную амуницию. Повозки доверху нагружены ранцами, шинелями, ружьями. В одной из них едет полковой мишка. Он сидит в тени под пологом повозки, раскрыв рот, и тяжело дышит. Бедный мишка не привык к такой жарище. Он родился и вырос на склонах Казбека, где, если подняться немного, можно поваляться на снегу и весело побегать, печатая следы своих лап. А тут?! Тут — дьявольская жарища — ни кустов, ни деревьев, ни воды — одна красная глина и камни. Куда мы попали? В сердце мишки закралось отчаяние, и он начал тихонько поскуливать и похныкивать.

Но вот наконец довольно большой ручеек. Над ним склонились громадные деревья, в их тени — заросли цветущих кустов и высокой, сочной травы, темно-лиловые крупные ирисы богатым ковром украшают ручей. К ручью ринулись солдаты и тут же вволю напились, умылись, освежились, напоили лошадей и тронулись в дальнейший путь веселее, да и солнышко уже склонилось к закату и не так рьяно старалось выжечь все живое.

Я иду стороной и с интересом наблюдаю жизнь этой новой для меня природы — скупой, выжженной солнцем пустыни. Толкнешь кустик колючки ногой, и из него брызнут во все стороны ящерицы. Разные ящерицы: и круглоголовки, и какие-то тоненькие, полосатые, необычайно быстрые. Там же, под кустиками, прячутся черепахи — круглые, горбатые, с панцирем твердым, как стальная броня.

Солнце село. Дышать стало легче. Все приободрились. Перед нами дома, деревья и минареты Хоя. Муэдзины запели свои молитвы под аккомпанемент бесчисленного лягушачьего хора. Розовые скворцы стаями перелетают по вершинам тутовых деревьев. По большой дороге бесконечной лентой тянутся караваны беженцев-айсоров. Скрипят повозки, мычат и блеют стада, запыленные, измученные люди тащатся со своим скарбом. Кое-где дорога обсажена громадными эвкалиптами, карагачами, шелковицами.

Мы въезжаем во двор караван-сарая и занимаем верхний этаж. Это большая комната, окруженная крытым балконом, а над ней — плоская глиняная крыша. На этой крыше я и доктор Полещук устраиваем свое спанье. На двух раскладушках под темным звездным небом мы засыпаем крепким сном.

Хой — это небольшой городишко с великим множеством собак и лягушек. Лягушки поют хором не переставая, и так же не умолкает собачий брех.

По дороге к крытому базару все время движутся арбы, идут ослики, верблюды. «Хабарда, хабарда!..» — кричат погонщики, продираясь сквозь толпу.

В крытом базаре — полумрак и какой-то свой, особый запах. Под ногами кучами лежат собаки, и надо все время смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Собак никто не бьет и не прогоняет, и они чувствуют себя хозяевами города.

По обе стороны крытой галереи, как ниши, темнеют лавчонки, и в каждой сидит важный перс в окружении своего товара, который он может достать рукой, не сходя с места.

Ремесленники тут же, на глазах, шьют обувь, делают бисерные уздечки для верблюдов, седла и сбрую.

В лавчонках можно купить сушеные и свежие фрукты, всякие сладости и можно закусить шашлыком и пловом.

Меня привлекает большая дорога. Я зарисовываю, сидя на своем балконе, беженцев-айсоров, их повозки, их скот, лошадей, осликов.