— Нет, — вздохнул он, вновь затянувшись сигарой. Ярко-розовые глаза на миг погасли, словно человек моргнул. — Что смотрел на всех и всё с точки зрения выгоды в своём плане. Какой инструмент подойдёт здесь, какой уже постарел и негоден, какой опасен, а какой полезен… Я прожил так много… Почти полтора века. И ни разу не познал настоящих человеческих чувств. Поэтому я завидовал тебе, Джон. Ты солдат, ты им родился. Но почему-то ты оказался большим человеком, чем я, глава огромного государства, занявшего почти половину суши Земли. Почему, скажи мне? Почему ты оказался способен на сочувствие, на боль, на слёзы, на… На любовь?
— Как и Тёмные, я пытался понять, кто я такой, — немного подумав, ответил я. — Искал, искал… И нашёл. Когда вокруг стреляют, никто не станет задумываться над смыслом жизни. Но в перерывах, когда всё стихало, Президент, я успевал это делать. Я пытался и понимал людей вокруг себя, я слушал их рассказы о семьях, о любимых и близких. Мне было очень больно в те времена… Ведь у меня не было никого, к кому я мог вернуться. Поэтому я поклялся себе, что обязательно найду кого-то, дорогого мне. Друга, например. Любовь.
— Ты… — Президент замер, подбирая слова. Розовые огоньки посмотрели прямо в мои глаза. — Значит, ты никогда и ни был инструментом. Они там, умирают за короля. Король умер — да здравствует король! Вха-ха-ха… О-о-ох… Мне… Мне всё же стоит это сделать. Знаю, ты сказал, что уже слишком поздно, но… Извини меня, Джон. За то, что создал тебя. За то, что использовал тебя. За ужасы, что тебе пришлось пережить. За людей, которых ты убил по моему приказу. За близких, которые погибли из-за меня. За машину, в которую ты едва не превратился.
— Спасибо, — кивнул, я поднимаясь. — Тогда я беру свои слова назад. Ты заслужил последнюю речь, Президент. Может, мёртвых и не вернуть. Но те, кто ещё жив, будут счастливы. Обещаю, мир встретит свой золотой век, как ты и хотел. Человечество и Тёмные вместе построят что-то хорошее, свежее, доброе.
— Ха… — в последний раз затянулся своей сигарой мужчина. — Вот и сказочке, выходит, конец. Ну так как, Джон? Я всё-таки книжный злодей?
— Нет, — покачал я головой. — Злодеи, герои — просто образы для упрощения восприятия. Все мы люди, Президент. Мы живём две жизни — одну, пока ходим, говорим и думаем. И ещё одну — когда умираем. По первой нас запомнит история, а по второй нас запомнят люди. И люди… Запомнят тебя хорошим человеком. Даю слово.
— И ты никогда своё слово не рушишь, — кивнул Президент. Рука, сжимавшая сигару, ослабла, опустившись вниз. — Правильно говорят, ты либо умираешь героем, либо бродишь по земле достаточно долго, чтобы стать злодеем. А, пустое… Герои и злодеи — просто образы, да? Тогда я хочу остаться им, Джон… Образом… Ха… Ха-ха-ха… Ха…
Ярко-розовые глаза погасли, и человек съехал вбок по стене. Я выключил фонарик, спрятав Five-Seven в кобуру. Всё. Вот теперь — всё. Удивительно всё-таки, сколь разными могут быть люди. Для кого-то враг, выжигавший города, а для кого-то хороший, верный друг. Кто-то злой и страшный для другого может быть добрым и милым. Дуализм, м-мать его! Или изменчивость человеческой натуры. Вероятно, именно поэтому философы двадцать третьего века утверждают, что добра и зла нет. Есть лишь восприятие отдельных личностей, видящих остальных через призму своего характера, опыта, знаний и натуры. Вот и я, увидев другую сторону своего врага, понял, что он был просто одинок. Одинок, глуп и слеп.
Как и все мы в когда-нибудь, наверно.
Я спрыгнул с опущенного трапа, проходя мимо дымящихся останков андроидов, закованных в броню солдат и просто тел, в которые попали плазменные заряды. Шипела плоть, плавился металл, а в воздухе стоял удушливый запах гари и крови. Впереди, у поваленного ограждения энергоузла, сидели мои товарищи. Кто-то перевязывал раны, кто-то стонал от боли, кто-то работал с выжившими машинами, приваривая им конечности. Увидев меня, ребята кивали, возвращаясь к делу. Верно, скоро должна прибыть армия. И либо нас ждёт очередное сражение, либо за нами придут те, кого стоило бояться даже Президенту, будь он ещё у руля, а не в могиле. Транспортник за моей спиной взорвался с громким скрежетом, в лопатки ударило взрывной волной, но кое-как удержаться на ногах всё же получилось.
Пройдя дальше, я опустился возле остова МК-3. Кровотечение было слишком обильным, остановить его у наноботов не получилось. Требовался медик, да вряд ли среди выживших такие имелись. Из пустоты рядом появилась Эмма, откуда-то доставшая тёмно-синий полицейский плащ. Я невольно улыбнулся, позволяя ей укутать меня синтетической тканью. Следом в ход пошёл эластичный бинт, шприц с алой маркировкой и пара пощёчин, чтобы я не вырубился в процессе лечения. Получив свежий запас наноботов, моя система потихоньку начала направлять силы на исцеление, а руки девушки, отрывавшие от прочного бинта целые ленты, только помогли ей.
— Жить будешь, — хмыкнула Эмма, в конце осторожно проведя ладонью по моей щеке. Чёрт, давно пора было побриться. — Молодец, что выбрался. Ещё немного, и я сама бы побежала за тобой.
— Спасибо, — поблагодарил я её, а затем потянулся к пистолету, кое-как вытянув его с поясной кобуры. — Те, кто летит к нам, попросят вот это…
— Чего? — не поняла меня девушка. — Рей говорит, это армия. Я попробую договориться, но шансов у нас мало. Лучше приготовиться к бою.
— Нет… — помотал я головой, всё ещё держа пистолет в забинтованных руках. — Посмотри наверх, Эмма. Там всего один трансортник штурмового типа. Люди, что сидят в нём, хотят забрать мой пистолет. Отдай его им… И они выполнят любую просьбу. Это… Закон…
— Джон, мальчик мой, ты бы к психологу сходил, что ли, — со вздохом подошла Барбара, похлопав меня по плечу. — Такую ахинею несёшь, да ещё и так уверенно… Не будь я шпионкой, поверила б!
— Я серьёзен, — напряг я мышцы, чтобы встать. Саднило и болело буквально всё, что могло саднить и болеть. Палец тыкнул в небо. — Глядите.
Повинуясь спонтанному порыву, девушка и бабуля подняли взгляд в небеса. Там, уже освещённый огнями города, медленно спускался четырёхдвижковый ви-четыре. Серебристо-серый, без опознавательных знаков полиции или армии. Видеть его в очередной раз спустя столько лет было так… Это люди называют ностальгией, да? Когда что-то тёплое разливается в груди, и на уровне подсознания всплывает мысль о том, что всё теперь будет замечательно. Ещё лучше. Ещё светлей, чем было.
— Что это такое? — разноцветные глаза Барбары пожирали опустившуюся махину. А оттуда, по спущенному маленькому трапу, уже выбегали люди в обычной гражданской одежде. Кофты, джинсы, футболки. Один из них, увидев среди андроидов, наёмников и прочих выживших меня, быстрым шагом направился вперёд. — Они невооружены, но предчувствие говорит мне, что с этими ребятами лучше не шутить.
— Согласна, — напряжённо протянула Эмма, отходя в сторону, чтобы уступить место мужчине с короткой рыжей причёской и покрытым татуировками лицом. Он, улыбнувшись, согнулся в поклоне. — Что всё это значит? Кто вы такие?