«Сереж, тут настоящая весна. Все цветет, холмы цветные, у подножья желтая акация, словом — немыслимая красота. Я как-то сразу растерялась. Много трудностей. В музее суета. Директор, в связи с приездом иностранцев, объявил военную тревогу по бдительности. Ни с кем ничего! Я тоже иностранец, увы! И, как сказал куратор, на сегодня — хуже проклятых (имея в виду иностранцев из капстран).

Из всего самое ценное — вчерашняя встреча со Зденеком Орнестом. Он помнит Карела Швенка! Мало того, они вместе были в Освенциме, и Швенк дал Зденеку кусочек хлеба. Еще, оказывается, Густав Шорш увел девушку у брата Зденека, Иржи Ортена, поэта. Такие у нас теперь с тобой семейные сплетни…»

Про Швенка Зденек рассказывал мне в шикарном ресторане «Голем». Мы сидели, как король с королевой, на высоких стульях со спинками выше головы, а вокруг суетились вышколенные слуги. Фойе украшали устрашающие керамические големы.

Зденек не спешил, он уже отыграл спектакль. А у меня с собой были копии рисунков ребят из его «Еднички».

— Где ты все откапываешь?! Гануш Кан, неужели и он рисовал? Это был гениальный математик… Член «Академии „Ведема“». Маленький щуплый, в очках, типчик! Говорил исключительно на философские темы. А я играл в футбол и выжил.

— Ты не только в футбол играл, ты писал стихи, пел в детской опере…

— Арию собаки. Гав-гав-гав!

Зденек запрокинул голову к потолку и заскулил по-собачьи. Подскочил официант.

— Все в порядке, — успокоил его Зденек, — я вывел собаку на улицу.

В то время как официант направился к двери взглянуть, там ли собака, Зденек заскулил снова.

Официант вернулся к нашему столику, Зденек умолк и сделал серьезное лицо. Глаза, разделенные узкой переносицей, смотрели на меня не мигая. Официант пожал плечами, Зденек ухмыльнулся. Ему нравилось разыгрывать обслуживающий персонал, это я за ним заметила.

— Знаешь, как-то во время оккупации я пошел в кино, а оно все никак не начиналось. И вдруг раздался голос: «Пока этот еврей не покинет зал, кино не начнется». И все заорали, указывая на меня: «Еврей, еврей, вали отсюда…»

— И поэтому ты стал актером?

— В отместку? Кстати, может быть, и так, — Зденек уставился на рисунок Лауби. — И у него мальчик с собакой на поводке. И у Кумермана… И у Хофмана… Собачий день.

— Это уроки на тему…

— А какая была тема?

— Наверное, зависимость. Фридл об этом не писала, но сложила «собачьи» рисунки вместе. Видимо, что-то произошло в вашей «Едничке», и Айзингер ее позвал. Кстати, сейчас в Праге близкая подруга Фридл, она привезла ее письма, в одном из них тоже про собаку и хозяина. Сейчас тебе покажу, это по-немецки, ты поймешь.

— Красавица с бездонным рюкзаком, — Зденек провел рукой по моему лицу, достал очки из нагрудного кармана и прочел подчеркнутый абзац с русским переводом поверх машинописи: «Хозяин идет, а собака бежит в ту точку, где он в данный момент находится, и они никогда не приблизятся друг к другу. Это сюжет для романа, как у Кафки, не хватает только настроения, побуждающего творить…»

— Известная парабола, — усмехнулся Зденек. Губы у него были тонкие, и когда он улыбался, они сливались в линию. Не в прерывистую и дрожащую, а в уверенную и четкую. — Это твой почерк сверху?

— Нет, я не знаю немецкого. Жена раввина помогла.