Он описал мне, как происходили советские воздушные налеты на деревни, как кружились вертолеты, а люди разбегались врассыпную, словно полевые мыши от ястреба. Вертолеты же обстреливали ракетами любой движущийся предмет, все, что подавало признаки жизни или росло, любое строение, любой объект, связанный с возможным присутствием человека. Они выжигали землю, загоняя людей в города, находящиеся под контролем советских войск, чтобы их можно было зарегистрировать, а затем записать в афганскую армию.
Он предсказывал, что если Запад ничего не предпримет, то афганцы примут любую идеологию, лишь бы не видеть, как у них на глазах убивают их детей. Моджахедам придется сдаться из-за нехватки элементарных средств к существованию, и в этом случае суровая необходимость и разочарование в Западе заставят их помогать СССР продвигаться к нефтяным месторождениям Персидского залива и Индийскому океану. Они станут наемниками Кремля, как это случилось с кубинцами, только будут действовать более эффективно, так как воинственность является традиционной чертой афганца.
«Афганистан? Пустая затея». Таков был ответ одного из французских представителей в Европарламенте, когда я летом 1980 года в Брюсселе попытался поднять этот вопрос. Казалось, эта точка зрения преобладает, и ни у кого не хватает духа на борьбу с Советами. В газете «Таймс»[68] Жерар Чейланд назвал афганское движение сопротивления «одним из самых слабых в мире», из-за нехватки новых идей и революционной структуры. Автор, очевидно не понимал, что это традиционное движение опирается на чрезвычайно прочную основу — одну из великих мировых религий.
В это время борьба за Белый дом была в полном разгаре. Президентские выборы должны были состояться в ноябре 1980 года в атмосфере общей уверенности в том, что Картер слишком мягко относится к советской политике. Рональд Рейган пообещал в корне изменить отношение к русским, и его советники были рады пообщаться со мной на эту тему. Например, советник по вопросам безопасности Ричард Аллен в то лето подтвердил, что (насколько ему известно) Картер и его кабинет не предприняли ничего существенного, чтобы дать отпор советской оккупации. 26 августа высокопоставленная сотрудница госдепартамента США Джейн Кун охотно рассказала мне о 44 миллионах долларов, которые правительство выделило в помощь афганским беженцам, но когда я спросил ее о помощи моджахедам, она ответила: «Мне бы не хотелось это комментировать».
Представитель Белого дома Том Торнтон сказал мне: «Мы всегда занимаем такую позицию по вопросам, касающимся секретной деятельности. Если вы отрицаете проведение одной операции, вы должны отрицать существование всех остальных. Поэтому мы никогда не подтверждаем и не опровергаем». Британский МИД тоже давал двусмысленные ответы: «Кажется, помощь поступает, но оглашение ее источников вряд ли поможет афганскому народу».
Западные правительства не хотели открыто оказывать поддержку моджахедам. Я был не согласен с таким подходом, и официальные лица не раз разъясняли мне свою политику. Они боялись, что Кремль выставит моджахедов марионетками США, а свою оккупацию — конфликтом сверхдержав, войной между законным правительством и «бандитами». В таком случае Запад мог потерять дипломатическую поддержку «третьего мира» по этому вопросу, а также активную поддержку Египта и Саудовской Аравии.
Их также беспокоило, что серьезная помощь афганским союзникам может повлиять на стабильность в Пакистане, через который должна была бы идти вся помощь. Они боялись вызвать раздражение СССР, дать ему повод для дальнейших проявлений агрессии, а прямое вмешательство пакистанцев в вооруженные конфликты с советской армией могло послужить именно таким поводом. Сторонники Рейгана считали подобные страхи вполне обоснованными. «Это один из вопросов, которые мы предлагаем срочно рассмотреть, как только придем к власти в январе 1981-го», — сказал мне по телефону Ричард Аллен. Тем, кто желал более активной американской реакции на советскую агрессию, оставалось жить «в ожидании мистера Рейгана».
Я выражал недовольство тем, что Запад так «миндальничает», когда речь заходит о предельно ясном, как мне казалось, деле — помощи борцам за национальное освобождение[69]. В конце концов, когда Советы вмешивались в подобные антиимпериалистические войны, например, в Анголе или в ЮАР, они повсюду трубили о своем вмешательстве и очень им гордились. Кремль не стеснялся открыто заявлять о своей поддержке Африканского национального конгресса в борьбе против апартеида. Мир в целом не возражал против таких действий, а «третий мир» обожал СССР за это. Для Запада пришло время, думал я, нанести удар, исходя из своих принципов и идеологии, что так удачно и долго удавалось делать Советам, несмотря на отсутствие принципов и слабости их идеологии во многих других аспектах.
Я хотел, чтобы Запад поддержал умеренного Гайлани, а не фундаменталиста Гюльбеддина, который стремился не столько освободить свою страну, сколько поднять зеленое знамя ислама над городами Востока и Запада. Однако возглавляемая последним партия «Хизби ислами» была близка к правительству Пакистана. Гайлани не воспринимал Гюльбеддина всерьез, но один пакистанский политик сказал мне, что на нем держится «60 процентов джихада». Политика Гюльбеддина пользовалась симпатией лидера Пакистана генерала Зия-уль-Хака, и именно его секретная служба ПСИ поддерживала джихад. У ПСИ были хорошо налаженные связи с американским ЦРУ, поэтому Гюльбеддину, если верить Гайлани, доставалась львиная доля всех финансовых средств и оружия, которые поступали из американских источников, а его деятельность широко освещалась в прессе журналистами, которых направляли к нему пакистанцы.
Таковы были переданные мне жалобы Гайлани. Он рассказал, что Гюльбеддин был всего лишь ширмой, что у самого Гайлани есть 14 000 бойцов в районе Джаджи к северу от границы, но из-за нехватки оружия он может послать в бой только 2 000. Ему нужны ракеты САМ-7 типа «земля-воздух». По его мнению, они хорошо себя показали в 1973 году, когда малоопытные сирийские пехотинцы сбивали ими израильские истребители. Советы передали десятки тысяч этих ракет лидерам арабского мира, которые за наличные торговали ими направо и налево, так что их можно достать на подпольных складах. Ракетная установка стоила 7 000 долларов, ракета же — 3 000. Каждая ракета могла уничтожить советский вертолет стоимостью 9 000 000 долларов. Но у людей Гайлани не было этих ракет просто потому, что у них не было денег на покупку. Вместо ракет, сказал он, самым популярным оружием были автоматы АК-47, захваченные в огромном количестве у советских войск и марионеточной афганской армии. Но и автоматы имелись не у всех. Они могли расходовать не более двух долларов на человека и тратили их на самодельные боекомплекты для винтовок «Ли Энфилд-303», которые делали в маленьких мастерских под Пешаваром. Любой дефект самодельного патрона мог повредить нарезку ствола, и из этих винтовок они в отчаянии стреляли по советским вертолетам и видели, как словно горох отскакивают пули от укрепленных титаном фюзеляжей.
«Дело
13 октября 1980 года заместитель министра иностранных дел Иен Гилмур, очевидно обеспокоенный тем, что я слишком доверчиво относился к высказываниям Гайлани, направил мне письмо. Он писал, что Гайлани — всего лишь один из афганских лидеров. «Вас больше всего волнует, что Великобритания и другие западные страны избрали политику бездействия. Не уверен, что это так. Осторожность не означает бездействия. Оружие переправляется, и, что самое главное, оно попадает в руки воюющих в Афганистане».
Письмо продолжалось в корректном, но ледяном тоне предостережений, присущих МИДу: «Уверен, вы не хотите, чтобы вслух было произнесено нечто такое, что могло бы этому помешать… Вы, вероятно, читали о недавних (советских —
4 ноября Рональд Рейган был избран президентом США. Он объявил, что его советником по национальной безопасности будет Ричард Аллен. Это обнадеживало, и я почувствовал, что настал удачный момент, чтобы подтолкнуть ближайшее окружение президента. Поэтому 26 ноября я написал в «Таймс», что по отношению к войне в Афганистане Запад хорошо действует дипломатически методами, но плохо военными. Армия Гайлани, писал я, за прошлый год получила всего лишь 1 000 винтовок, 80 единиц противотанкового оружия, 1 000 гранат, 400 мин и 200 000 обойм с патронами. Это «лишь ничтожная часть их потребностей». Им просто не давали инструмент, необходимый для работы. Я предположил (на основе информации, полученной от Гайлани), что большая часть помощи попадает в армию Пакистана, на черный рынок и в карманы отдельных лиц. Эту проблему можно было решить, напрямую снабжая такие группировки, как НИ ФА. Будущее не только Афганистана, но и отношений между Востоком и Западом в целом зависело от готовности новой администрации взять этого быка за рога.
Некоторые страны ухватились за это письмо и гневно его осудили, правда, по разным причинам. 27 ноября ТАСС цитировал мое письмо как «доказательство» того, что Китай, Египет, Саудовская Аравия и ЦРУ «вмешиваются во внутренние дела суверенной страны», «осуществляют действия, направленные против Демократической Республики Афганистан». В моем письме говорилось о постоянных опасениях Запада, что СССР будет использовать любой намек на иностранную помощь джихаду как предлог для атаки на Пакистан. Хотя генерал Зия был сторонником Запада, он управлял своей страной отнюдь не в соответствии с западными ценностями. Он был военным диктатором, исповедовавшим такие экстремальные исламские постулаты, как повешение убийц, отрубание рук у воров и публичное наказание плетьми неверных жен.
Так как источник моей информации в лице Гайлани был очевиден, пакистанские спонсоры призвали его к ответу и потребовали публично «объявить» все цифры и показатели. Тому пришлось скрыть правду, дабы сохранить свои отношения с Пакистаном. «Предположение о том, что пакистанская армия имеет некие связи с афганским движением сопротивления, абсурдно…», — писал он[70]. Он отметил, что Пакистан весьма щедро помогал беженцам, но «строго придерживался нейтралитета и невмешательства» по отношению к войне в Афганистане.
Письмо было неискренним, но оно являлась частью взаимного обмана, необходимого в «большой игре», шедшей между Востоком и Западом. Все знали, что Пакистан участвовал в джихаде, если не силами своей армии, то, по крайней мере, силами спецслужб. Это был единственный канал снабжения моджахедов. Никто не верил в нейтралитет Пакистана. Но Гайлани и его сторонники были в Пакистане гостями, поэтому его письмо должно было защитить официальную позицию Пакистана и создать хотя бы видимость нейтралитета.
Следующий удар по заверениям Гайлани и моим усилиям был нанесен корреспондентом «Таймс» в Пешаваре Тревором Фишлоком, опубликовавшим 29 ноября (то есть всего через два дня после заявления ТАСС) статью, в которой об афганском лидере говорилось, что прежде он торговал в Кабуле автомобилями «пежо». Утверждение, что Гайлани руководит десятками тысяч боевиков, абсурдно, писал он (и был прав). Борьбу, в основном, ведут независимые командиры, «люди гор», которые действуют на ограниченной территории, в крайнем случае проявляя не слишком ярко выраженную лояльность к какой-нибудь из пешаварских группировок.
По словам Фишлока и других критиков, лидеры моджахедов произвели на меня слишком сильное впечатление, особенно «умеренные», которые нередко обращались к западным государствам в поисках «поддержки». (Им были нужны деньги.) Их либеральное толкование ислама было для меня привлекательнее, нежели радикальные воззрения Гюльбеддина Хекматиара, но следует признать, убеждали меня, что при всей джентльменской обходительности Гайлани более яростным бойцом является все-таки Гюльбеддин, и он добивается больших успехов.
Мне говорили, что гайланисты — это «партизаны от Гуччи», они пекутся еще и о самообогащении. Они носят золотые часы «Ролекс» и владеют роскошными особняками в Лондоне, Париже и других дорогих городах мира. Не к лицу этим сытым людям в дорогостоящих костюмах, говорили мне, защищать интересы беднейших соплеменников. Меня убеждали, что я заблуждаюсь в своем стремлении помочь этим «отъевшимся котам», ибо они жиреют еще больше, наживаясь на безнадежной войне против сверхдержавы. Это — неравная схватка, и она приведет лишь к бессмысленному кровопролитию, а может быть, и к падению Пакистана и дальнейшему продвижению СССР на юг.