«Потом переехали в Москву, – вернулся к размышлениям Мяличкин. – Жена смирилась. Сначала жили в гостиничном номере, а позже дали комнату в коммунальной квартире. Словом, были как все. Дочь замкнулась в себе. С утра до вечера читала книги и учебники, готовясь к экзаменам. И я втянулся: ездил по фронтам, допрашивал, вербовал и бывало, в исключительных случаях, приговаривал к расстрелу. Конечно, по сравнению с прежней службой, большевики были на порядок жёстче, циничнее и беспощаднее. Но что поделаешь, гражданская война всегда кровавая и безжалостная. В разведке вообще, а в военной, тем более, не принято миндальничать и проявлять благородство. Это не воздушные бои недавней Великой войны, в которых авиаторы не расстреливали в воздухе уже горящий аэроплан противника».
Он достал папиросу и закурил. Дым стелился под потолком, не находя выхода. Но вот подул с улицы ветер, и сизый дымный клубок потянулся к окну с надетым на него железным намордником. «Следователь Райцесс прав лишь в том, что смысла ликвидировать ту симпатичную горничную из «Петербургской гостиницы» в Таллине не было. Вся беда в том, что я хотел доказать Ардашеву, что давно превзошёл его… Но не получилось. В итоге Клим Пантелеевич оказался прав: для большевиков я чужой. Самое страшное для человека – потеря самоуважения. А я дважды предал офицерскую честь. Первый раз, когда смалодушничал и перешёл к большевикам, а второй – сейчас, когда этот жирный боров заставил меня сознаться в том, чего я не совершал. Слишком быстро я согласился. Но, что если угроза расправы с женой и дочерью – это правда? Окажись на моём месте любой другой человек, разве бы он поступил иначе?»
Папироса потухла, и бывший полковник Генерального штаба вновь вспомнил рассказ жены двухгодичной давности о своей подруге, которая вместе с мужем собиралась на Дон, чтобы воевать с красными. «Интересно, – подумал он, – жив ли сейчас тот самый полковник или давно убит где-нибудь под Ставрополем или Новочеркасском?».
Бывший начальник сектора третьего отдела Региструпра РККА положил на стол спички и последнюю папиросу, потом вынул из кармана осколок линзы, найденный в комнате для допросов, и принялся быстрыми движениями затачивать один край о стену. Через пять минут он стал острый, как опасная бритва. Он оторвал от исподнего левый рукав и, перевязав его выше локтя, начал усиленно работать кистью. Вена надулась жирным червяком, которых в детстве он находил под камнями после дождя. Заточенный край линзы легко разрезал «червячное» брюхо. Брызнула тёмно-красная и тёплая струя. Кровь стала фонтанировать сильнее. Когда ноги оказались посередине кровяной лужи, он закурил папиросу. И дым, тот самый дым, который ещё недавно искал под потолком выход на волю, теперь висел облаком прямо перед лицом. Облако хмурилось и грозило пальцем, пытаясь что-то ему сказать, но он уже ничего не слышал, а лишь улыбнулся и махнул ему на прощанье рукой.
Акт о смерти подследственного Мяличкина Константина Юрьевича тюремный врач составил утром, когда за арестантом пришёл конвой. В нём значилось, что смерть арестанта наступила в результате обильной кровопотери.
Глава 13
Беда
Из гостиницы «Де сакс» Ардашев возвратился в агентство один. Войту он отправил к инспектору Яновицу, чтобы узнать результаты химической экспертизы содержимого желудка покойного Алана Паркера.
Контора «1777» оказалась закрытой. Клим Пантелеевич отворил дверь и вошёл. В кабинете на столе лежала записка: «Клим, у нас гость из Ставрополя. Мы тебя ждём. Марию я послала на рынок, потому что у нас закончились продукты. Вероника». «Надо же! – подумал Ардашев – гость из Ставрополя! Кто бы это мог быть?».
Привыкший к любым жизненным сюрпризам, резидент ВСЮР[26] в Европе почувствовал, как забилось сердце. «Да! Ставрополь. Всего десять букв в слове, а как оно волнует!». Он закрыл входную дверь и направился в парадное. Квартира Ардашевых располагалась в этом же самом здании, известном пражанам, как «Дом у Ротта», на втором этаже.
Не успел Клим Пантелеевич докрутить до конца ручку механического звонка, как Павел отворил дверь.
– Папа-папа, у нас гость! – радостно сообщил мальчик.
Вешая в прихожей одежду, Ардашев обратил внимание на чужое, поеденное молью и временем, осеннее пальто.
Клим Пантелеевич шагнул в гостиную. Мария помогала Веронике Альбертовне накрывать на стол. Стоявший у окна человек обернулся.
– Николай Петрович! Дорогой мой! Как же я рад вас видеть! – воскликнул хозяин квартиры и обнял старого друга. – Не ожидал!
Нижегородцев растрогался и, смахнув слезу, ответил:
– Да я и сам не ожидал, что смогу выбраться из того кошмара, который сейчас творится в России.
– Пойдём-пойдём! Посидим, поговорим.
Друзья уселись за стол. Мария отказалась от приглашения и спустилась в контору.
– Вы совсем не изменились. Такой же стройный. И усики всё те же – аккуратные тонкой полоской, – с теплотой выговорила Вероника Альбертовна. – Седины, правда, прибавилось, но мужчин седина только украшает.