– А если его «духом» будет ваша теща Государыня Императрица Мария Федоровна? – спросил я. – А также понимание того, куда его и его семью завело попустительство паразитам в той версии истории? Кроме того, «проскрипционный список» активных участников февральских событий достаточно велик, что бы вызвать меры более общего характера. Зато обновленное дворянство будет верной опорой трону и России.
– Ну, если Мария Федоровна, то да! – улыбнулся Великий Князь. – Если сумеете ее уговорить, а она любого построит как на смотру. Но высоковато вы замахнулись… – он задумался, – но если вы сумеете окончательно меня убедить в вашей полезности делу спасения России, то дам вам несколько рекомендательных писем. Особо к Государю, к Марии Федоровне и к моей супруге Ксении Александровне. Она-то человек, в политике не разбирающийся, но приютит вас в нашем особняке на набережной Мойки и устроит вам все необходимые встречи, вплоть до аудиенции с Государем. Что же касается вашей идеи по очистке дворянства от балласта, то лично я ее всемерно поддерживаю, хотя и предвижу в реализации определенные трудности. Хотя, если в ходе реформы положение служащего дворянства только улучшится… то все может быть. Крестьянский вопрос, как я понимаю, вы решили решать путем отселения лишнего крестьянского населения за Урал. Тут только два вопроса – справится ли Транссиб с перевозками такого объема и как это проделать, не вызвав бунта? Ведь Сибирь – это всеобщий жупел, синоним каторги, все считают, что туда гонят только воров и убийц.
– Транссиб в любом случае надо расширять до двух колей; после того как мы перевезем туда поселенцев, обратно, по тому же Транссибу, пойдут продукты их труда. Будет крайне неприятно, если после того как переселенцы освоятся на месте, окажется, что невозможно вывезти в Центральную Россию весь произведенный ими хлеб, да и не только хлеб. Одновременно с началом переселенческой программы надо вводить госмонополию на экспорт хлеба и создать государственные стратегические запасы зерна на случай неурожая. Что же касается бунтов, то там есть различные организационные меры – от отправки ходоков «присмотреть место» до переселения демобилизованных солдат и наделения их поселений в новом пограничье казачьими привилегиями. Там будем посмотреть… Особое внимание – равномерному расселению прибалтийской и польской бедноты, но так, чтоб не создавать зон компактного проживания, одно село – один такой двор. Чтобы их потомки потом растворились в массе русских. Как только снимется давление в европейской части, обстановка нормализуется и там. Мы ведь почему против раскола деревни на сверхбогатых «хозяев» и сверхбедных «работников». Во-первых, это бунт – и к цыганке не ходи. Во-вторых, сверхбедным будет не на что покупать изделия промышленности, а для сверхбогатых, которых будет очень мало, проще привезти товар небольшой партией из Германии или Франции. Для своей индустрии нужен массовый покупатель среднего достатка. Поверьте, если Россия будет сама производить утюги и сеялки, то и крейсера ей тоже будут обходиться дешевле. Как только у нас вырастет массовый спрос, при достаточно высоких пошлинах на готовые товары к нам тут же потянутся господа европейские фабриканты и заводчики, строить предприятия на месте. И чем больше будут покупать их товар, тем быстрее они будут строить новые заводы и фабрики. Государству останется построить только необходимые оборонные предприятия и часть тяжелой индустрии. Кроме того, безусловно, под контролем государства должна находиться та часть промышленности, которая займется выпуском продукции, имеющей происхождение из будущих времен. Все это невозможно без всеобщего образовании и медицины. Не все сразу, но технический прогресс в Российской империи начнет продвигаться семимильными шагами. Одно дело – на ощупь, эмпирическим путем, нащупывать оптимальный профиль крыла самолета, скажем, для скоростей от двухсот до пятисот верст в час; а другое – прочесть об этом в учебнике, где все это расписано и разъяснено. – Великий Князь слушал меня как-то задумчиво. – Во внутренней политике – максимальное самоуправление, сопряженное с ответственностью перед законом на местах, и никакого парламентаризма наверху. Во внешней политике – никаких обязывающих союзов, мы должны со всеми поддерживать приятные отношения, но ни за кого не воевать. При этом армия и флот должны быть готовы покарать любого агрессора. В результате через двенадцать-пятнадцать лет у нас будет Великая Держава, ни от кого ни в чем не зависимая, воевать с которой – занятие для самоубийц.
Великий Князь покачал головой:
– Вы знаете, Михаил Васильевич, у моей тещи похожие идеи. Только ваши в тысячу – нет, в миллион раз – масштабнее, да и с моим покойным тестем вы бы наверняка сработались. Я думаю, что если вы убедите Государыню Императрицу в реальности и необходимости своих планов, то лучшего союзника у вас не будет. А в таком случае все это, пожалуй, имеет шанс на успех. Так что пошлите кого-нибудь разыскать моего слугу Филимона, пусть доставит сюда мои письменные принадлежности. Рекомендательные письма, которые я вам обещал, необходимо писать на именной бумаге. Я напишу письма к моей супруге, теще, Государю и на всякий случай к моему Родителю. Он хоть и стар, но крайне многоопытен, и, кроме того, председательствует в Госсовете; его поддержка вам точно лишней не будет. Но попрошу без особой нужды его не волновать и в подробности о предстоящих ужасах не вводить, а то, знаете ли, возраст.
– Хорошо, Ваше Императорское Высочество.
Я позвонил в колокольчик и через секунд двадцать появилась рыжая конопатая физиономия матроса, назначенного мне в вестовые.
– Ефим, ступай в вокзальную гостиницу и доставь сюда Филимона, слугу его Императорского Высочества Великого Князя Александра Михайловича, пусть принесет…
– …саквояж с моими бумагами, он знает, – добавил Великий Князь, вставая, – мы будем в салон-вагоне, ступай, братец!
Александр Михайлович стремительной походкой вошел в салон-вагон. Я следовал на полшага после него. Поправив тугой неудобный воротник на контр-адмиральском кителе, он произнес:
– Дамы и Господа, должен вам сообщить, что я согласился принять помощь от капитана первого ранга Иванова и его товарищей в предотвращении тех событий, которые мы с вами только что имели честь наблюдать.
Все головы повернулись в его сторону.
– Полного плана кампании пока нет, так что придется серьезно поработать, прежде чем предоставить на одобрение Государю, но одно ясно – мы, Романовы, и та часть дворянства, на которую воистину и опирается государство, фактически сами должны возглавить свою революцию, революцию сверху. Ситуация показывает, что это неизбежно. Такая революция удалась первому императору Петру Первому, удалась императрице Екатерине Алексеевне и императору Александру Второму, теперь наш черед. Со станции Чита я пошлю государю условную телеграмму, означающую, что это дело является делом особой государственной важности и речь идет как минимум о судьбе Российской Империи. Мы еще повоюем, господа! Мишкин, Ольга, как говорил мой дед, а ваш прадед, по схожему поводу: "Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение Великого Князя". Но, друзья мои, мы еще поборемся. Я обещал Михаилу Васильевичу, что напишу им рекомендательные письма – Государю Императору, Вдовствующей Государыне Императрице, моей дражайшей Супруге и моему родителю Великому Князю Михаилу Николаевичу. Ну а пока не принесли мои бумаги, давайте посмотрим до конца ту Историю. Не все мне в этой Красной Империи нравится, но одного у нее не отнять – истинного величия. На что и указал мне Михаил Васильевич – что негоже нам пренебрегать нашим народом, в котором скрыты такие вот титанические силы. А если про все прочее разное вспомнить, так Иван Васильевич, по прозванию Грозный чудил и поболее, с опричниной-то. Так что подумайте – сын грузинского сапожника сумел поднять страну на дыбы, а мы, Романовы, что, хуже его, что ли?
В это момент за дверью тамбура раздались шаги.
– А вот, наверное, и Филимон… – начал было Великий Князь Александр Михайлович, но осекся, когда дверь распахнулась. На пороге стоял действительно Филимон. Его левая рука судорожно прижимала к боку кожаный саквояж Великого Князя, а правая была завернута за спину и удерживаема в таком неудобном положении матросом Ефимом. Лицо Филимона, помимо наливающегося фингала под глазом, имело на себе багровый росчерк женских ногтей, наискось рванувших лицо.
Пока Александр Михайлович от изумления не мог раскрыть рта при виде сей мизансцены, я приступил к допросу виновника торжества:
– Ну-с, братец Ефим, – обратился я к матросу, – объясни, будь любезен, что значит вся эта картина?
– Это, значит, ваше высокоблагородие, пошел я в гостиницу точно по вашему приказанию искать вот этого человека. Спросил там вежественно, где остановился такой господин, по делу мне его надо, мол. Ну, мне и показали. Иду, значит, а там шум. Вот этот девку одну в угол зажал и лапает ее, руками-то. А у самого рожа расцарапана и все дела… Ну, слово за слово – дал я ему в глаз, чтоб девок не насильничал, потом прихватил под локоток, как их благородие, Евгений Петрович учили, дай бог ему здоровья – и сюда. По дороге вот саквояжик захватили – ентот, ваше высокопревосходительство?
– Этот, этот, братец, – вместо меня ответил пришедший в себя Александр Михайлович. – А скажи, как ты узнал, что это именно Филимон, а не, к примеру, Никифор, слуга купца Басякина?
– Так ведь, Ваше Императорское Высочество, они с девкой ругались-то. Он ей: «Ася, Ася, все равно моя будешь!», а она ему: «Филимон, уйди, противный, рожа сальная…» – ну, тут я понял, что это он самый! А потом он ей, это, кофточку порвал, а она ему рожу расцарапала…