«Проблема психоза была бы простой и ясной, если бы отделение Эго от реальности могло осуществиться полностью. Но похоже, это происходит редко или вообще никогда не происходит. Мы узнаем от пациентов после их выздоровления, что даже в состоянии, столь далеком от реальности внешнего мира, как галлюцинаторная неразбериха, в некоем углу их сознания (как они выражаются) скрывалась здравая личность, которая, как беспристрастный наблюдатель, созерцала проносящийся мимо нее шквал болезни» (Freud, 1940, р. 201).
Отношения между этими двумя частями личности сложные, и цели их обычно противоположны. Психотическая часть пытается сохранить всемогущий контроль над объектом, чтобы восстановить Эго, тогда как невротическая – смириться с психической реальностью и отпустить объект. Бион говорит об этом так:
«Непсихотическая личность сосредоточена на невротической проблеме, то есть проблеме разрешения конфликта идей и эмоций, к которому привела деятельность Эго. Но психотическая личность сосредоточена на проблеме восстановления Эго» (Bion, 1957, р. 56).
Непсихотик способен выдержать реальность, в частности реальность утраты, и поэтому может проработать скорбь и таким образом позволить возвратить спроецированные части самости в Эго. Это значит, что могут возникать «сбалансированные проекция и интроекция», и под этим, по-моему, Бион подразумевает, что проективная идентификация используется гибко, с постоянным проецированием в объекты, за которым следует восстановление самости посредством возврата фрагментов, от которых ранее избавились. Бион показывает, что обратимая проективная идентификация такого типа необходима для развития способности к мышлению.
Даже будучи рудиментарным, такое мышление принимает во внимание объекты, и с его помощью непсихотическая личность укрепляет свою способность выносить реальность и таким образом модифицировать, а не избегать ее (Bion, 1962а). Человек может использовать эту способность думать, чтобы продвинуться в решении задачи проработки психической боли, горя, вины и других эмоций, составляющих депрессивную позицию (Klein, 1952). В конечном итоге он оказывается в состоянии представлять свои объекты как целостных людей, чья психика способна к их собственным личным переживаниям, и это позволяет развиться человечности и состраданию к другим (Fonagy, 1991). В отличие от пациента-психотика, он обладает преимуществом – своей способностью к символической функции, которая делает возможной подлинную репарацию. Это недоступно пациенту-психотику, который способен только на конкретную реституцию посредством всемогущественных механизмов (Segal, 1957; Rey, 1986).
Следовательно, непсихотическая личность не обязана в своей борьбе с реальностью использовать защиты столь разрушительным образом, хотя, разумеется, она разворачивает ряд защит, включая проективную идентификацию. Однако в случае невротика деструктивные атаки меньше направлены на его собственную психику и спроецированные фрагменты не остаются замкнутыми в объектах, так что возникает более подвижный тип переключения между проективными и интроективными процессами, включающий повторяющиеся циклы захвата, отказа и утраты.
Одна из главных угроз гегемонии психотической организации исходит от собственного здравомыслия пациента, и это часто проецируется на аналитика и его работу. В результате организация пытается помешать этому здравомыслию получить какую бы то ни было поддержку, которая позволила бы ему нарушить статус-кво. Пациент часто верит, что угроза психотической дезинтеграции столь велика, что организации нельзя противостоять, поскольку в этом случае всякое проявление здравомыслия будет безжалостно подавляться. Однако иногда в личности пациента возникает более сложное взаимоотношение между здравыми и психотическими элементами. Здравомыслие пациента и его уважение к аналитической работе могут пережить психотические нападения и усилиться настолько, чтобы их не могла легко сокрушить грубая сила. Именно тогда обычно вступают в действие перверсивные механизмы и возникает необходимость соблазнять, запугивать или склонять к сговору с психотической организацией здравые части пациента.
Вот каким образом Розенфельд (Rosenfeld, 1971а) описал, как здравая часть пациента вовлекается в психотическую организацию; его описание также иллюстрирует, как эта организация начинает служить убежищем, куда может скрываться пациент:
«Эта психотическая структура подобна бредовому миру или объекту, куда стремятся прятаться части самости. По-видимому, в ней господствует всемогущая или всезнающая, чрезвычайно безжалостная часть самости, которая создает представление, что внутри бредового объекта царит полное отсутствие боли, а также свобода предаваться всякой садистической деятельности. <… >
Деструктивные импульсы в этом бредовом мире иногда проявляются открыто, как неодолимо жестокие, угрожающие остальной самости смертью ради утверждения своей власти, но чаще они проявляются замаскированно, как всемогущественно благожелательные или спасающие жизнь, обещая обеспечить пациента быстрыми идеальными решениями всех его проблем. Эти лживые обещания рассчитаны на то, чтобы нормальная самость пациента стала наркотически зависимой от его всемогущей самости, чтобы заманить нормальные здравые части в эту бредовую структуру и там их заблокировать» (Rosenfeld, 1971а, р. 169–178).
Может также возникнуть обратная ситуация, когда пациент проецирует психотическую часть личности в аналитика и затем чувствует, что должен охранять свое здравомыслие от садистических нападений аналитика, воспринимаемого как сумасшедшего в его стремлении выполнить свою аналитическую задачу.
Важно помнить, что, хотя психотическая организация может служить убежищем от катастрофических тревог фрагментации и дезинтеграции, даже у пациента-психотика могут возникать депрессивные чувства, которые также ощущаются невыносимыми. И тогда бредовое убежище может стать необходимым для избегания этих чувств, которые могут легко трансформироваться и смешиваться с чувствами преследования. Депрессивные чувства могут быть особенно пугающими, если они кажутся выражением здравомыслия пациента, поскольку тогда они становятся вызовом господству психотической организации и угрожают возникновением отношений зависимости от аналитика, основанных на психической реальности, а не на бреде.
Клинический материал
Некоторые моменты я постараюсь проиллюстрировать с помощью фрагмента клинического материала из анализа г-на С., который недавно оправился от серьезного срыва, и, хотя он уже был в состоянии вернуться к работе, его стиль мышления отличался выраженной параноидностью и конкретностью. Он начал сеанс с горьких жалоб на своих работодателей, которые были к нему несправедливы, а затем и на своего аналитика, который ничего не сделал, чтобы исправить эту несправедливость. Затем он описал инфекцию груди, поразившую его мать, когда он был младенцем, и далее с триумфом заговорил о своей способности ранить аналитика. После этого объявил, что намерен поменять работу, и, поскольку потребуется переезд в другой город, это будет означать конец его анализа.
Аналитик почувствовал печаль, представив, что утратит этого пациента, и проинтерпретировал, что пациент хочет избавиться от собственной печали и хочет, чтобы он, аналитик, ощущал боль разлуки и утраты. Пациент ответил: «Да, я могу делать вам то, что и вы делаете по отношению ко мне. Вы в моих руках. Это уравнивание». Секундой позже он принялся жаловаться, что его отравляют, и начал обсуждать государственную политику ядерного сдерживания. Он доказывал, что это глупо, поскольку эта политика предполагает полное уничтожение человечества, но политика ядерного разоружения не лучше, поскольку невозможно нейтрализовать существующие боеприпасы. Затем он пожаловался на проблемы с желудком и на понос, и сказал, что последнее время ходит в туалет после каждого сеанса. Он пояснил, что вынужден «высирать» каждое слово, полученное от аналитика, чтобы не заразиться от инфицированного молока.
В своей реакции на интерпретацию аналитика пациент вначале как будто бы согласился, что хочет, чтобы аналитик почувствовал боль разлуки и утраты для того, чтобы «уравняться» с ним, но через секунду пожаловался, что его отравляют. Думаю, он счел эту интерпретацию правильной, но угрожающей, поскольку она открывала его для таких переживаний, как горе, тревога и вина, связанных с утратой аналитика. Он чувствовал, что интерпретация вынудила его забрать эти чувства обратно в себя, конкретным образом ощутил их как яд и попытался вывести их с фекалиями. Пациент испугался, что переживания такого рода будут угрожать господству психотической организации и оставят его в отчаянном состоянии. Катастрофический характер его тревоги проявился в том, как он говорил о ядерной катастрофе, и его упорство в том, что против ядерного нападения не устоит никакая защита, возможно, коренится в убеждении, что его защиты не способны оградить его от слов аналитика. Ему нужно было, чтобы аналитик признал, что С. способен поддерживать отношения с ним только при условии, если он согласится удерживать связанные с утратой переживания в своей душе и не бросать вызов психотической организации, преждевременно пытаясь вернуть их пациенту. После краткого контакта с переживанием утраты психотическая организация вернулась на свои позиции в заявлении пациента, что он «высирает» каждое слово, сказанное аналитиком.
Еще один фрагмент клинического материала
Характер психотической организации этого пациента и созданного ею убежища от реальности иллюстрирует материал сеансов, проведенных через одну-две недели после описанного. Значительная часть анализа была посвящена одному важному плану пациента: он намеревался стать евреем, он говорил, что укрепил свои еврейские контакты, учит иврит, и заказал себе молитвенный платок израильского изготовления. Ему сказали, что обрезание желательно, но это не главное, и он восхищался, что у него будет свой молитвенный платок, и говорил о Давиде и Голиафе.
Затем он снова высказал намерение искать работу в далеком городе, что означало конец анализа, и его захватила идея, что зять аналитика – еврей. Он пожаловался, что должен тяжело работать, чтобы стать евреем, а дочери аналитика достаточно было выйти замуж за еврея. Затем он начал все сильнее ругать евреев, проживающих в одном с аналитиком районе, он называл их тайными антисемитами, еще похлеще нацистов, и также пожаловался на израильтян, которые, как он считал, задерживают отправку ему молитвенного платка.
Когда платок наконец прибыл, он с радостью и триумфом принес его на сеанс. Он пояснил, что платок этот придает ему уверенности благодаря своей связи с Яхве и если бы у него был такой платок шесть лет назад, никакой катастрофы с психическим срывом не произошло бы.