— Надеждой она зовется. — А после, словно невзначай, добавила: — Олицетворяя для нас все, что нам осталось.

По вновь заголосившему люду я понял, что озвученное имя было ненастоящим, но выяснять правду я не собирался. По крайней мере сейчас. Мне лишь нужно было знать, как к ней обращаться. Остальное не важно…

Первые несколько дней она отказывалась есть и пить, выказывая свою гордость и буйный нрав. Мужчинам, приносившим в ее комнату еду и питье, нередко доставалось от на удивление воинственной девушки, что мне нравилось в ней не менее всего остального. Она требовала вернуть ее обратно, крича, рушила все вокруг, непрестанно сетовала на свой злой рок, настигший ее внезапно незаслуженно. Говорила о несправедливости и, наконец, о том, как сильно будет горевать по ней ее мать, взывая к моим человеческим чувствам. Но я не мог ей этого позволить. Я терзал себя жалостью к ней, но как не мог отпустить, так и не мог объяснить причины, по которой не способен этого сделать. И думая обо всем этом, я даже не имел в виду требования хозяина. Я руководствовался лишь своими чувствами, о которых признаться ни себе, ни ей все еще не осмеливался.

Эта девушка — само совершенство. Она невероятна в своем великолепии. Безумно красива. Горда и свободолюбива. Способна постоять за себя. Даже если по силам ей противостоит далеко не ровня, она не сдавалась. Я, конечно же, приказал не прикасаться к ней ни при каких обстоятельствах и пригрозил сиюминутной смертной казнью любому, кто осмелится нарушить мой указ. Я дорожил ею, хотя мне она и не принадлежала.

О’Шемире я рассказал о исходе похода и о заключенном соглашении с жителями поселения, именуемого Колосками. Рассказал также и о девушке, чье присутствие способно не только своей красотой озарить ярким светом нашу беспросветную тьму, имея в виду рутину дел, важность которых, конечно же, не переоценить, но и силой женских рук разрешить многие трудности, с которыми едва ли справляется мужчина: готовка еды, уборка помещений, а самое главное — ободрение, в котором, вопреки его величественной силе, по-прежнему нуждаются мои люди; и я в том числе.

Я не сказал ему лишь о моих возникших чувствах к этой девушке. А на требование привести ее к нему и опоить эссенцией бесконечности — так именуется источаемая Владыкой жидкость, однажды испробовав которую, человек неминуемо оказывался в его власти, — я попросил отсрочки, аргументируя это ее недостаточной готовностью принять на веру то, что ей предстоит. Сказал, что хочу сперва подготовить ее, чтобы она сама захотела обладать даром, как и все те последующие, кто станет приходить в его обитель за щедрым даром.

Владыка в моих словах подвоха не увидел. Он верил моему чутью, так как знал, что я в первую очередь человек. Только он не знал, что я не хочу отдавать ее ему, не удостоверившись, что он не станет использовать ее для питания. Я хотел для нее вечности, которую и сам имею, но не был уверен в планах хозяина насчет нее. А потому и старался нарочито отвести срок ее так называемого обращения, чтобы сберечь ту красоту и изящество в ней так долго, сколько было в моих силах. Я не хотел ее отдавать. Не хотел!»

Читая эти рукописные строки, расположившиеся на более чем двадцати страницах, исписанных размашистым почерком, Юля почему-то чувствовала каждую ноту, звучавшую в душе автора. Между строк она замечала многое. Как амбициозного, решительного и всецело преданного своему делу человека, так и сокрушенного безответной любовью юношу, плененного красотой души и тела девушки несравненной красоты. Ей были омерзительны способы достижения целей О’Шемирой, потакание его прихотям Высоковым, но, в то же время, она очень жалела самого доктора из-за его терзаний. Она сама не понимала почему, но сочувствовала ему и хотела читать дальше, надеясь на счастливый исход, хотя и прекрасно понимала, что обернись все благополучно, всего того, что было с ней, никогда бы не произошло.

Смыкая веки, перед ней каждый раз возникали глаза доктора Высокова, глядевшие на нее из-за стола в его кабинете на первом этаже лечебницы, когда она приходила поговорить с ним насчет отца. Пепельного цвета волосы, недельная щетина, усталый вид. Теперь она с грустью вспоминала все эти образы. Все дело в том, ловила она себя на мысли между делом, что впервые увидела реальное проявление чувств этим человеком. Да, та сомнительная доброта, проявленная им во время ее заключения, как и жалобный, наполненный скорбью и сожалением голос, которым он извинялся в систему оповещения в лечебнице во время пожара, и рядом не стояла с тем, что описывалось им в книге. Единственный вопрос теперь стоял о правдивости всех этих чувств, вложенных в строки. Но даже это подозрение, вопреки всему пережитому ею, легко рушилось в ее сознании словно карточный домик. Юля — прежде всего девушка, способная любить и сочувствовать. Спроси у нее кто-нибудь, чего бы она сейчас желала больше, никогда не оказаться в той лечебнице или же увидеть счастливый финал описанной парочки в лице доктора Высокова и Надежды, пускай ее настоящего имени ей еще и не известно, она бы предпочла именно второй вариант. Так уж устроена душа доброго и отзывчивого человека, который ощутил на себе вкус материнства и самоотверженности ради блага ближнего.

Юля уже очень хотела спать. Время близилось к четырем часам утра. За окном занялась заря. Послышался шум первых грузовых машин, привозивших рабочих, чтобы убирать улицы и готовить город к пробуждению. Все мысли о семье и утрате покинули ее. Сознание наполнило истинное желание разузнать продолжение истории Высокова и всей его истории до того момента, пока она не появилась в его жизни. Также ей очень хотелось снова взглянуть на О’Шемиру сейчас, со свежим пониманием, с новыми знаниями о большей части картины происходящего в таком далеком прошлом. И раз уж ей нечего больше терять, она решительно настроилась выяснить всю правду, вплоть до мелочей. А начнет она с того, что вернется в лечебницу и найдет способ поговорить с ним. И как бы ни было больно, она докопается до всей правды, чтобы найти способ освободиться от овладевшего ее разумом кровожадного чудовища, что своими методами доказал недостойность существовать на этой планете.

«Если О"Шемира все еще жив, — думала она, — а он жив, я чувствую его присутствие в себе, значит, он остался там. Именно под завалами старого подвала лечебницы».

Упав лицом на раскрытую книгу и все еще прокручивая в голове планы на завтрашний день, Юля крепко уснула.