Юля больше и не рассчитывала покинуть лечебное учреждение, потому как осознавала всю тяжесть своего поведения. В глазах обычного человека она была психопатом, а в глазах психиатра — отличным экземпляром для исследований, потому и говорила уже абсолютно свободно и непринужденно. Ее утомило бесконечно подыгрывать снисходительным взглядам, пытаясь доказать всем и вся, что не будь именно такой ситуации, то ни за что не решилась бы на самоубийство, причем в такой изощренной форме. Пыталась опровергать глупые гипотезы по поводу ее диагноза. Не действовал даже аргумент в виде малолетнего сына, к которому она больше всего мечтает вернуться, ради чего и пошла на огромный риск, лишь бы избавить его от перспективы быть отравленным неким существом неизвестного происхождения. Все это не работало и со временем потеряло всякий смысл.
Какое-то время еще продолжались бесполезные вопросы и ответы, вынуждая девушку все больше и больше открывать завесу своего внутреннего мира перед всеми присутствующими в зале. Но ее уже не заботило мнение окружающих. Она уже поняла, что это мероприятие проводится не с целью решить, возможна ли ее реабилитация и целесообразно ли вновь выпускать ее в большой мир. Все это лишь для того, чтобы самый настоящий психопат выступил перед публикой и собственноручно предоставил доказательства своего сумасшествия.
И ее умозаключения оказались абсолютно верны — выпускать ее на волю, конечно же, никто не собирался.
Утром следующего дня было объявлено решение комиссии, единогласно пришедшей к выводу о невменяемости девушки, наряду со списком других психических расстройств, названий которых она не в силах запомнить. Артем не стал препятствовать и согласился с решением медколлегии, приняв условия заключения его жены как верный и единственный итоговый вариант.
Следующие восемь месяцев, проведенные ею в стенах областной психиатрической лечебницы, и правда поставили точку на ее здравомыслии. Вскоре, после множества встреченных аргументов насчет невозможности существования описанного ею существа, подкрепленных логическими, научными и даже библейскими доводами, она начала сомневаться в своей же истории. Начала думать, что и правда все это ей привиделось, а галлюцинации являлись не чем иным, как посттравматическим синдромом, появившемся вследствие потери отца и желанием избавиться от всепоглощающего чувства вины за то, что по глупости не смогла его уберечь.
Смирившись с положением вещей и понимая, что время вспять повернуть нельзя, Юле морально стало намного проще. Она, казалось бы, даже привыкла к жизни, окруженной людьми в белых халатах, к другим пациентам, а также к регулярному приему различных медикаментов. Даже начала участвовать в общественной деятельности при учреждении, потому как ее обширные знания в литературе стали очень полезными для публикации статей во внутреннем инфоблоке и даже за его пределами.
Радость в глазах Юли убедила всех в том, что она нашла свою опору в той жизни, которую имеет теперь, принося пользу обществу. Она заслужила доверие и со временем стала пользоваться бо́льшим количеством привилегий, среди которых было практически свободное посещение читального зала — пускай и под наблюдением, — куда не было доступа у других пациентов. Также имела возможность помогать в социальных вопросах и составлении внутренней политики заведения. Можно без преувеличения сказать, что практически никто больше не считал ее нездоровой, а присмотр требовался лишь по предписанию лечащего врача, потому многими зачастую игнорировался за ненадобностью.
Но это послабление контроля и излишняя вольность оказалась большой ошибкой со стороны персонала лечебницы — одним из вечеров Юлю нашли в читальном зале мертвой. Ее ноги были согнуты в коленях, а тело свисало в полуметре над полом. На шее была удавка, привязанная к решетке единственного окна в комнате. Она задушила себя тонкой шелковой нитью, которую на протяжении длительного времени старательно выплетала из корешка обложки одной из своих любимых книг.