Никогда не случалось мне бывать в столь удивительной обстановке: в темной комнате на полу лежит связанный человек, с заткнутым ртом, я сижу на стуле, окруженный пятью полицейскими. Вокруг нас ночь - темная и безмолвная.

- Ежели ты, любезный, попробуешь кричать, - обратился я к Зубкову, - я тебя застрелю, как подлого зверя. Понял? Ну, теперь говори: где Селиванов?!

- Не могу знать, – испуганно замотал он головой.

- Слушай, Зубков, – смягчился я, - обещаю тебе, что употреблю все усилия к облегчению твоей участи, ежели ты укажешь, где схватить этого Егора.

Тот подумал немного, осмелился и с бешенством выдал:

- Сукин сын он! Этот Егор ваш! Полюбовницу мою отбил насильно. Отомщу я ему теперь! Слушай, Ваше благородие, тут на тракте, неподалеку от Петербурга, трактир стоит «Александрия». Там он сегодня с Грушкой моей хороводится. Издевался надо мной утром, смеялся, не придёт дескать сегодня, занят шибко будет. Сукин сын! Только не один он там. Из Петербурга какая – то братия к нему заезжала. Сколько рыл не ведаю. Двоих уж точно видал.

Дело усложнялось, однако решимость наша была непоколебима. Для надежности дела мы произвели скорый обыск дома, не отыскав ничего подозрительного.

Я подал условный свист, и к дому подкатили наши две тройки. Как только все погрузились, понеслись вскачь.

Не доезжая до Петербурга, у трактира «Александрия» Зубков мне шепнул:

- Здесь он...

Оцепив трактир, я стал громко стучаться.

- Что надо?

- Полиция! Отворяй, именем закона!

За дверьми послышался переполох.

- Выноси дверь! – скомандовал я.

Ворвавшись внутрь, наш отряд встретил отчаянное сопротивление. Тут же в нашу сторону полетела всякого рода утварь и началась форменная свалка.

Под гомон крепкой брани, я глубоко нырнул под летящий в мою голову стул и сходу подхватил под ноги долговязого мужичка; оторвал его от пола и бросил спиной на хрупкий стол, который с треском развалился под нашим весом. Пока негодяй не оклемался, схватил его за шею и рассадил кулаком нос. В локте от меня вдребезги разлетелась тарелка. Тут чьи-то лапища ухватили меня за грудки, подняли в воздух, как пушинку, и с силой приложили об стену, выбив из груди весь воздух. Только я успел закрыть голову руками, как получил страшный удар кулаком, который, к моему счастью, пришелся прямиком на отставленный локоть. Бородатый гигант глухо взвизгнул и затряс отшибленной кистью. Я тут же сбил его вторую руку, присел, увернувшись от размашистого удара, с силой выпрямился, засадив ему кулаком под рёбра и сразу врезал правой в челюсть. Подобная комбинация, однако, успеха не имела – детина даже не пошатнулся. Оскалившись красными зубами, он взял меня за горло, крутанул в воздухе и, словно дворовую шавку, швырнул на буфет. Из глаз посыпались искры, а на голову осколки битого сервиза и сломанных полок.

Не без труда я поднялся, уперевшись на лавку, и огляделся вокруг. В трактире царил ужасный беспорядок: мебель вся перевернута, на полу, запачканном пятнами крови, лежат осколки битой посуды и несколько бесчувственных тел; половые с лавочником схоронились под стойкой, а мои хлопчики связывали оставшихся негодяев. Всё было кончено.

Селиванова, как оказалось, взяли на улице, когда тот выпрыгнув с окна второго этажа, в одном нижнем белье и ножом в зубах, пытался скрыться от правосудия. Когда его нагнали, тот стал яростно отбиваться, выкрикивая проклятья. В ходе задержания один полицейский был ранен ножом в руку, другой - в голову. Однако, этого змея сумели скрутить и усмирить дубинками. Теперь же его, связанного по рукам, держали двое крепких полицейских.

Трудно передать словами радость, бушевавшую в моей груди. Оттого, несмотря на боль во всём бренном теле, я доковылял до Селиванова и спросил: