— Ливенко, мне нужна ваша помощь.
Я, вероятно, не сумел скрыть удивления, потому что он, прежде чем продолжить, улыбнулся.
— Видите ли, я не могу представить на вас абсолютно точную характеристику.
Похоже, я разинул рот от удивления и страха.
— Вы удивлены, но это факт. У вас, Ливенко, превосходные отметки — и на госэкзаменах и вообще. Истина такова: я не могу найти у вас никаких минусов. А найти их необходимо, иначе моей характеристике — грош цена. Никто ей не поверит. — Ну, так вы поможете мне? — спросил он.
Излишне говорить, что я был крайне польщен написанной полковником характеристикой. Всячески расхвалив меня, он в конце приписал два негативных замечания. Одно о том, что я склонен писать длинные, подробные донесения, когда достаточно и кратких; другое о том, что я, увлекаясь какой-либо темой, перескакиваю с предмета на предмет, вместо того, чтобы строго придерживаться одной идеи.
После окончания школы я был откомандирован в Седьмой отдел Первого главного управления, ответственный за операции в Японии, на Филиппинах, Таиланде и в других странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии.
С учетом курса, пройденного мною в системе ГРУ, мне вместо звания младшего лейтенанта присвоили старшего. Но все равно в Японском отделе я читался новичком, и меня по самые уши загрузили работой — я должен был изучить около двадцати дел агентов, политических групп и партий. Вскоре я понял: изучение этих дел было средством приблизить теорию, усвоенную мною в школе, к тем реалиям, с которыми мне придется столкнуться в будущем при выполнении заданий.
Только пролистывая 200-300-страничные папки, можно было многое узнать о процессе „разработки” кандидата в агенты, о методах связи оперработников с агентурой. Начав с обычных, вполне невинных, дружеских отношений, оперработник постепенно нащупывает у „разрабатываемого” уязвимые места и начинает играть на них, норовя подцепить его, как рыбу на крючок. Он делает ему разные предложения, ненавязчиво преподносит подарки, постепенно начинает добиваться различных „одолжений”, и в конце концов жертва оказывается в его руках, превращаясь в агента, который должен, хочет он того или нет, сотрудничать с КГБ. Читать иные из папок, оказавшихся в моем распоряжении, было все равно что читать какую-нибудь захватывающую драму. К примеру, там была папка с делом Ареса, известного японского журналиста и советского агента. Еще когда он был начинающим журналистом, с ним сблизился офицер КГБ Владимир Алексеевич Пронников. Всячески прославляя советский образ жизни, он искусно воздействовал на формирование политических взглядов Ареса. Со временем Пронников начал добиваться от Ареса всяких одолжений, и тот в конце концов стал похищать в японских разведывательных учреждениях секретные документы и передавать их Пронникову.
Чем глубже погружался я в изучении этих папок, тем более убеждался в справедливости того, что нам говорили в разведшколе. Япония была поистине сокровищницей, из которой Советский Союз без особых опасений полными пригоршнями черпал бесценную информацию. Мне пришлось многое понять о том, чем чревата моя будущая командировка в Японию. С одной стороны, мне хотелось поехать в Японию. Хотелось мне также и самостоятельной работы на оперативном поприще. С другой стороны, мне не хотелось приносить вред Японии. Когда я понял, что для того чтобы выполнить поставленное задание, мне придется приносить значительный вред этой прекрасной, приветливой, мужественной стране, совесть мою начало терзать чувство вины.
Чтобы справиться с этим чувством вины, я начал, подобно большинству людей в сходной ситуации, выискивать оправдательные аргументы и в конце концов решил, что принесение пользы своей стране перевешивает вред, нанесенный Японии. Более того, рассуждал я далее, если бы Япония в самом деле беспокоилась о своей безопасности, ей следовало бы принять более жесткие законы против шпионажа, законы, защищающие страну. Вместо этого Япония позволяла Советскому Союзу вволю черпать из своих информационных источников. СССР систематически добывал в Японии гигантское количество научных, экономических и политических данных для использования таковых как против японского правительства и народа, так и для оказания влияния на политические процессы в Японии. Весьма отрезвляюще на меня подействовало понимание того, что Советский Союз фактически может формулировать различные сегменты политических платформ тех или других ведущих партий Японии.
В течение тех месяцев, что я провел за изучением всех этих папок, мне то и дело попадалось имя полковника Пронникова, того самого, что завербовал Ареса. Как-то утром я услышал голос полковника Калягина, тогдашнего начальника Седьмого отдела: „Левченко, давай вниз скорей! — кричал он. — Пронников уговорил Исиду подарить Брежневу машину. Они там проверяют ее во дворе. Спустись — пригляди! А то наши ублюдки раскулачат ее, прежде чем он ее увидит!"
Он имел в виду темно-бордового цвета лимузин марки „Ниссан-президент”, подаренный Брежневу Исидой Хироидэ, бывшим японским министром труда, видной фигурой в японской Либерально-демократической партии, которого всячески обхаживал Пронников. Когда я спустился вниз, машина была уже в надежных руках — офицеры из Управления охраны уже крутились там. Но приказ есть приказ, и я „приглядывал”, пока машина не уехала со двора.
По мере изучения врученных мне дел, во мне все больший интерес возбуждал Пронников. В токийской резидентуре он был начальником Линии ПР, ответственной за сбор развединформации политического характера и осуществление так называемых „активных мероприятий”. Пронников был профессионалом высокого класса, а вербовка Хиросидэ Исиды, осуществленная поистине мастерски, способствовала его продвижению по службе и росту уважительного отношения к нему. Не исключено, что Пронников отчасти умышленно раздувал значимость Исиды, тем не менее и сама Москва делала все возможное, чтобы способствовать росту его престижа. Во время визитов в СССР Исиду принимал высший эшелон партийного руководства. В конце одного из таких визитов председатель Совета министров Алексей Косыгин лично распорядился об освобождении нескольких японских рыбаков, задержанных Советским Союзом. Конечно, я еще с времен работы в Министерстве рыбного хозяйства знал, что японских рыбаков иногда задерживают в открытом море якобы за то, что они вторгаются в территориальные воды СССР, а потом используют в качестве „разменной монеты”. Японская пресса сообщила, что Исида в ходе визита в Москву во главе парламентской делегации добился освобождения рыбаков. Так что по возвращении на родину Исида мог со всей ответственностью заявить, что с Советами можно иметь дело — они умеют быть разумными дипломатами. В результате, влияние Исиды в Японии возросло, соответственно возросло и значение для Москвы завербованного Пронниковым агента.
В 1974 году ПГУ решило послать меня в Токио на год для работы в советском политическом еженедельнике „Новое время”. На самом деле работа в качестве корреспондента „Нового времени” должна была служить прикрытием моей оперативной деятельности. Около года я был журналистом — писал и редактировал статьи, брал интервью и в конце концов стал вполне своим в журналистских кругах. Мне пришлось довольно быстро убедиться в том. что советская журналистика не менее циничен, чем другие сферы советской жизни. Никто из журналистов не верит в то, что пишет, и большинство из них отлично понимают, что писания их нацелены на то, чтобы вводить в заблуждение советских читателей, не имеющих других источников информации.
Когда кто-нибудь из сотрудников токийской резидентуры приезжал в Москву в отпуск, расспросам моим об условиях работы в Японии не было конца. Обычно они сперва просто ухмылялись, говоря, что разведка везде — дело тяжкое, но потом признавали, что насчет сбора разведывательной информации в Японии вполне можно развернуться. И поясняли, что при помощи японских источников информации можно разузнать все необходимое о любой стране мира, включая КНР и США. КГБ, говорили они, имеет доступ даже к секретам японского Министерства иностранных дел и Исследовательского бюро (номинальной разведки).
Наконец мое обучение подошло к концу, и я получил назначение в Японию. К тому моменту я уже достаточно долго проработал в „Новом времени”, чтобы обзавестись репутацией журналиста. Мое имя то и дело мелькало под различными статьями, так что я стал довольно известен в журналистских кругах. Мои коллеги из „Нового времени”, конечно, ожидали, что я устрою прощальную вечеринку, и я думал, что из доброй сотни сотрудников журнала придут человек 20–30, не больше. Однако их собралось свыше восьмидесяти, что очень меня тронуло. Мы повеселились на славу. Я до сих пор с теплотой вспоминаю о том прощальном вечере.
Кроме того, надо было на прощание устроить прием для моего начальства из КГБ. И вот за несколько дней до отъезда в Японию я пригласил пятерых полковников из „Японского направления” в один популярный ресторан. Со всех сторон слышалась музыка — оркестр трудился во всю, — а мы, шестеро мужчин, сидели с серьезными лицами и толковали о своих серьезных делах, что было решительно неуместно. Но вот, после нескольких рюмок, лица наши помягчели, заботы отошли на задний план.
А в конце того вечера случилось нечто и вовсе необычное — один из полковников задержался после ухода остальных.
— Я хочу выпить с тобой вдвоем, — сказал он, — а заодно дать тебе три совета. Но если ты кому-нибудь скажешь об этом, я заявлю, что ты врешь. Идет?