— Может, я суюсь не в свое дело, — сказал он не без некоторого колебания, когда ужин уже подходил к концу, — но вы, мне кажется… Как бы это сказать?.. Вы разочарованы кое-чем в Комитете солидарности. Не так ли?

В ответ я только пожал плечами. Помолчав, он продолжил:

— Я вас за это винить не могу. Я и сам вижу, что представляет из себя это учреждение — скукотища, бюрократия и дикая фальшь. Вам нужно нечто действительно достойное вас, работа для настоящего мужчины!

Долудь поднес стакан к глазам и принялся изучать его содержимое на свет, словно это был волшебный кристалл, способный дать ответ на поставленный им вопрос. Но вот он опять заговорил. Теперь голос его звучал куда более серьезно и деловито. Я тут же насторожился — это уже была не просто дружеская трепотня за стаканом вина.

— Левченко, я хочу быть откровенным с вами. Я работаю в Первом главном управлении и давно наблюдаю за вами. Мне кажется, что у вас есть данные для того, чтобы стать отличным офицером разведки. Я искренне считаю, что вы могли бы сделать поистине блестящую карьеру в КГБ.

Я, конечно, знал, что Первое главное управление КГБ занимается сбором разведывательной информации за рубежом.

— Не удивляйтесь тому, что я вам сейчас скажу, — продолжал Долудь с улыбкой. — Через контрразведку мы уже проверили вас со всех сторон, и результат оказался положительным. Второе главное управление не может сказать о вас ничего, кроме хорошего. И в самом деле, они там очень довольны вашей работой. В частности, нас особенно впечатлило задание, которое вы выполнили для Второго главного управления в 60-х годах.

Я знал, что он имел в виду. После того как в 1966 и 1967 годах я прошел в ГРУ военные сборы, Второе главное управление дало мне в 1968 году особое задание. (Так как я был связан с ГРУ, КГБ завело на меня объемное дело, где фиксировались все мои слабые и сильные стороны. Я не сомневался, что в деле том были десятки страниц разного рода сообщений обо мне, написанных стукачами, часть из которых, вероятно, числилась в моих личных друзьях.) Мне было велено явиться в гостиницу „Берлин" — прямо возле штаб-квартиры КГБ. В номере-люкс, отвечавшем стандартам первоклассного европейского отеля, меня поджидал, покуривая данхилловскую трубку, человек среднего роста, в безукоризненно сшитом костюме. Он представился как полковник КГБ Азизов. Разговор наш был недолгим. Азизов сказал, что КГБ знает обо мне все — каждый мой шаг проверен и перепроверен. И, конечно же, КГБ знал о том, что я прошел курс тренажа в военной разведке.

— А теперь, — сказал он, — вы нужны нам. У нас есть для вас важное задание.

Как следовало из его слов, задание мое состояло в том, чтобы помочь КГБ завербовать двух молодых японских дипломатов, недавно приехавших в Москву. Я должен был подружиться с ними, видеться с ними как можно чаще и сообщать о каждом их шаге. КГБ уже начал заниматься ими, изучая все их слабости, но ему нужно было мое знание японского языка и умение общаться с японцами.

— Один из них, вероятно, гомик, — сказал Азизов. — Он тут уже полгода, а ни на одну шлюху, сколько мы ему их ни подсовывали, не клюнул. Каждая комната его квартиры под нашим наблюдением — при помощи всякой там оптики, — и нам известно, что он даже не онанирует. Разве не странно?

Затем он объяснил, что работать я буду не один, а в команде, причем, возможно, не все члены этой команды будут мне по душе — к примеру, проститутки и спекулянты. Но, заверил он меня, лично я ничем скомпрометирован не буду. Я буду играть роль человека во всех смыслах „чистого”, роль друга. Если я в этом деле преуспею, мое будущее обеспечено. Тогда они мне помогут, и я смогу часто ездить в Японию. Я заколебался, и, вероятно, колебание это отразилось на моем лице, так как Азизов внезапно наклонился ко мне и, выпустив клуб дыма из своей изысканной трубки, сказал:

— Не отказывайтесь от этого предложения. Если откажетесь, будете жалеть об этом всю жизнь. Помните: без нашего одобрения вам никогда не бывать даже в Монголии.

Я слишком хорошо понимал, что он имеет в виду. Он запросто мог включить меня в черный список КГБ, и тогда я не смог бы получить никакой приличной работы, не говоря уже о работе за границей. И я согласился сотрудничать с КГБ: подписал соответствующую бумагу, обязался следовать приказам полковника Азизова и представлять письменные сообщения о моих будущих японских друзьях. Сообщения эти я должен был подписывать кодовым именем Артур.

Две недели спустя меня представили двум молодым японцам. Я начал часто встречаться с ними, стал их другом, ходил на вечеринки к ним домой, познакомился с их подружками — гебистскими „ласточками”. Оказалось, что тот из них, кого Азизов подозревал в гомосексуализме, был совершенно нормален в сексуальном смысле. Но то, как мне случилось это узнать, ударило по мне крайне болезненно. Азизов знал, что у меня была приятельница — молодая, привлекательная девушка по имени Люба, архитектор. Он потребовал, чтобы я ввел ее в игру, и, к несчастью для нее, они с тем японцем полюбили друг друга. Это была возвышенная любовь двух молодых, одиноких людей. Но Азизов требовал, чтобы она регулярно докладывала ему обо всем, в том числе и о всех подробностях их интимных отношений. После длительных душевных мучений Люба отказалась предавать того, кого любила. Азизов заявил, что если она не будет сотрудничать с ним, то своего возлюбленного она никогда больше не увидит, но она стояла на своем. И вот как-то хмурым осенним днем в 1969 году Любу — возле парадной ее дома — окружила группа хулиганов: „Встретишься с этой желтой обезьяной еще раз — прощайся с жизнью!” — услышала она. В том, что хулиганы эти были гебистами, сомневаться не приходилось. И с тех пор Люба более уже никогда не виделась со своим возлюбленным.

Поскольку сотрудничества Любы добиться не удалось, гебистам пришлось разработать другой план. Они выяснили одну интересную для них подробность: дипломат этот любил играть в карты, причем играл на деньги. Так что КГБ решил постараться разорить его за карточным столом, а потом завербовать при помощи подкупа.

Меня попросили познакомить этого дипломата с неким Владимиром — офицером из контрразведки КГБ. Он знал много всяких грязных уловок, но специализировался в шулерстве. В ряде карточных игр, если ставки невысоки, для того чтобы изрядно проиграться, нужно играть долго. Поэтому Азизов приказал мне: „Напои японца и предложи сыграть в очко. Потом все время подымайте ставки и разденьте этого сукина сына догола”. В картах я не был силен, поэтому мне пришлось потренироваться с Владимиром, который посвятил меня в систему всяких шулерских трюков.

В квартире японца нас ждал легкий ужин, который мы обильно сдобрили спиртным. Потом началась игра. До самого утра. Японец проиграл кучу денег — по советским понятиям. Когда мы с Владимиром вышли на улицу, он протянул мне часть выигрыша, сказав, что это вознаграждение за отличную работу. Я спросил, не обязаны ли мы сообщить об этих деньгах КГБ. „Пошли они к черту, — ответил он. — Мы провернули это дело и выиграли эти деньги. А им они все равно не нужны”.

Из участия в операции против тех двух японских дипломатов мне удалось выйти только чуть ли не два года спустя. КГБ так и не сумел завербовать их. С одним из них я встретился несколько лет спустя. Это было в памятный для меня день — в октябре 1979 года, когда меня в международном аэропорту Нарита допрашивали представители японских властей. И одним из тех, кто меня допрашивал, был работник японского министерства иностранных дел — мой старый приятель. Конечно, я не стал напоминать ему о приключениях в Москве — я не знал, доложил ли он о них своему начальству, и не хотел ставить его в неловкое положение. Допрашивая меня, он всего лишь выполнял свои обязанности. Для меня же, однако, видеть его в этом качестве было в некотором смысле облегчением — это свидетельствовало, что он благополучно выбрался из той тяжелой ситуации.

— Вы доказали, что вы отличный работник, — подвел итог Долудь — и, значит, вам, если хотите, открыта дорога в советскую разведку.