В коридор, прихрамывая, вышел крошечный старичок, состоявший в основном из беспорядочно растрепанной белой растительности на лице. Он тяжело дышал и свирепо поглядывал на полицейского. Ноги у него были тонкими и длинными, как у паука, а ступни торчали в стороны под странным углом.

– Десяток лет уж не слазил отседова, – бормотал он, не выпуская трубки изо рта. – Ишо б чуток – вынесли б меня вперед ногами.

В комнате воцарилась полная тишина. Старикан остановился рядом с офицером, кашляя и вздыхая, как будто арест был для него колоссальным неудобством.

Три соседки по дому уставились на него, не зная, как реагировать на это явление. Полицейский надел на него наручники и зачитал ему права. Старик только закатил глаза, не прекращая причитать.

Вскоре в дверях появилась вторая фигура – к всеобщему удивлению, это был еще один старик, тоже бородатый и похожий на паука. Моргая и ворча, он пробирался в ярко освещенный коридор. Он был одет во фланелевую клетчатую рубашку и выглядел чуть более цивилизованным, чем первый старикашка, как будто время от времени все же покидал чердак. Он кивнул Мод, подмигнул Сунне и как будто не заметил Маккензи.

За ним по пятам шел третий старик, но при нем обнаружился сюрприз: его держала под руку потрясающая древняя дамочка, разукрашенная ярко-розовой помадой и голубыми тенями для век, в ушах болтались бриллиантовые серьги. Она улыбалась так, словно была королевой и все присутствующие пришли полюбоваться на нее.

Опираясь друг на друга, парочка зашаркала вперед.

Последней в этой странной процессии была величественная старуха, пожилая женщина, так высоко задиравшая подбородок, что, казалось, не видела дороги и могла вот-вот споткнуться. На голове у нее была шляпа Мод в форме тарелки. За ней по пятам следовал другой полицейский, у которого действительно был пистолет.

Мод ахнула.

– Это она, – прошептала она Сунне. – Привидение у меня на кухне! Женщина из некролога! И на ней моя шляпа!

Женщина бросила взгляд в их сторону и при виде Мод улыбнулась. Не грубо, не издевательски. И не робко.

Это была улыбка узнавания. Она тоже узнала Мод.

Точно также на днях смотрел на Сунну уличный музыкант перед «Бумажным стаканчиком». Сунну как будто окатило ледяной водой: ее взгляд метнулся к старику, который ей подмигнул. Ну конечно, он тоже узнал ее. Мужчина из центра города в день угрозы взрыва. Уличный музыкант. Тип, который все нарезал круги у их дома и, как выяснилось, жил в этом доме, наверху, за запертой дверью.

Последняя воля и завещание Ребекки Финли: вторая серия

Ларри

Ларри стал музыкальным критиком. У него уже была одна публикация – настоящая, с гонораром! – и теперь он работал над статьей для «Бритвенного пирога» (эссе из серии «до чего мы докатились» о том, как изменилась панк-сцена за последние тридцать лет). Но он не станет отправлять ее сразу: подождет, пока у него не появится возможность снова посидеть с Маккензи и посоветоваться с ней. Только нужно выбрать момент, когда она будет свободна от внештатного консультирования по вопросам брака и прочей дичи вроде той, с которой он на днях столкнулся. Может быть, она даст ему какую-нибудь рекомендацию. Ларри был настроен оптимистично. Он чувствовал себя крутым. Чувствовал, но не выглядел. Стоя перед маленьким зеркалом в ванной, он вертел головой и рассматривал свои волосы цвета бурой глины, отросшие до подбородка. Спутанные, сальные, здесь и там пробивается седина. Это явно старило его. В последнее время все напоминало Ларри, что он уже немолод, и его это бесило. Может быть, на помощь придет прежняя прическа? Ларри соскучился по своему «ирокезу».

Почти не задумываясь, он взял из ящика туалетного столика бритву и выбрил проплешину над правым ухом. В глаза сразу бросился пирсинг ушного хряща, о котором Ларри почти забыл. Это ему понравилось. Он ухмыльнулся и сбрил еще одну полоску. И тут, как водится, в самый неподходящий момент зазвонил телефон.

Снова Сунна. На сей раз это Ларри даже не взволновало. Настолько мало взволновало, что ему было почти все равно. Почти.

– Привет, Ларри, – сказала она.

– Привет, – сказал он как можно равнодушнее. Может быть, чуть более хриплым голосом, чем нужно, может быть, слишком высоким – не было ли в нем призвука отчаяния?