– А что нам Праздник, коли боги нас свели? Что нам хороводы? Мы уже вместе, нашли друг друга среди тысяч! – Казимира поцеловала пахнущую кожей упряжи ладонь юноши. – Что остановит нас, коли люб ты мне, а я тебе?
– Милая душа моя, зачем ты смеешься надо мной? – горько простонал Болеслав. – Я простой селянин, а ты княжна, я и мечтать не мог, что смогу говорить с тобой, не то что обнимать или…
– Да не княжна я сейчас, Болюшка, как не поймешь ты, что хочу быть твоей с того самого дня, как на площади тебя увидала и как перчатку ты мне подал. Вот, смотри! – Казимира торопливым движением сняла золотую цепь с массивной пластинкой, знак княжеского рода, и бросила под ноги.
Юноша вдруг понял, что ждал этого момента всю жизнь, все молитвы его были услышаны богами и все жертвы приняты, не существует никаких преград и сословных различий. Всё это более не смущало Болеслава. Отбросив страхи, впитанные с молоком матери, он крепко поцеловал в губы обмякшую Казимиру, и они слились, чтобы более уже не разлучаться.
«Ты должна хорошенько подготовиться к празднику…»
«Он такой красивый, он должен быть только твой…»
«Не показывай никому свою новую руку…»
«Только твой, только твой…»
Вихрь мыслей кружился в голове Любомиры, она уже не понимала, где был голос ее нового невидимого друга, а где ее собственные думы.
Голос звучал в ее голове, сначала он только советовал, но постепенно начал повелевать, указывать, что она должна сделать. Время от времени Любомира морщилась и мотала головой, словно стараясь сбросить с себя остатки дурного сна, но голос неустанно шептал и шептал, и она сравнительно быстро привыкла к нему и не отделяла больше его от себя.
Любомира пыталась делать какие-то дела по хозяйству, но у нее всё валилось из рук. Она разбила горшок для похлебки, который сделал много лет назад для нее сосед-гончар, и она своими детскими пальчиками выдавливала узор на пузатых глиняных боках, прежде чем гончар поставил горшок в печь, – но не бросилась собирать черепки, переступила через них и пошла из хижины во двор, где намеренно раздавила цыпленка, который не успел убежать с ее дороги. Девушка равнодушно посмотрела на маленькое мертвое тельце, взяла его за крылышко и брезгливо бросила свинье.
«Все должны уйти с твоего пути, никто не должен тебе мешать, растопчи, раздави, скорми собакам и свиньям…»
Любомира опять замотала головой, растрепав волосы, и истошно закричала:
– Отпусти! Не хочу! Уйди от меня! За что ты меня мучаешь? Почему ты не скажешь свое имя?
Соседские девушки, проходившие мимо по тропинке, в испуге зашептались, услышав кричащую Любомиру, которая выбрасывала вперед здоровую руку, как бы защищаясь от кого-то невидимого. Она присела на старый рассохшийся пень, где ее отец колол дрова для очага, обняла здоровой рукой свою сухую ручку и зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону.
Самая сердобольная из соседок осторожно вошла во двор, приобняла Любомиру за плечи и ласково спросила:
– Что с тобой, Любушка, обидел кто? Ты сама не своя! Не плачь!
Любомира резко повернула к ней голову, и соседка в ужасе отпрянула. Глаза девушки горели нездоровым огнем, лицо покраснело, некогда красивые черты исказились свирепой гримасой и стали похожи на деревянную маску запретного бога, которым пугали в детстве малышей.
– Уходи, сгинь отсюда, драная кошка! – грубым низким гортанным голосом прорычала Любомира.