– Но постойте, мой Кнаппе маленький мальчик, девяти, если не ошибаюсь, лет…
Безумец расхохотался. Вот тебе и разумные доводы.
– Ты! – вновь вытянул палец в сторону связанного Олега Риттер. – Ты заблуждаешься, недоумок, полагая течение времени равнобегущим в наших мирах. Пока ты облизывался на кусок бумаги и в уме распределял невеликий гонорарец, я трубил свой срок сначала в детской тюрьме, а затем и в колонии строгого режима. И каждый день меня избивали, унижали достоинство, мешали с дерьмом и ломали душу…
Безумец окончательно съехал с катушек и орал так, что стены тряслись. А брызги слюны грозили утопить Олега не хуже ушата с водой. Но дальше началось совсем страшное – каждую фразу маньяк подтверждал хлестким ударом по лицу несчастного пленника.
– Меня насиловали за то, что я белый, я убирал парашу не только в своей камере, но и на всем этаже, охранники, узнав о моем преступлении, не только не защищали, но и сами норовили ударить побольнее при каждом удобном случае. На меня мочились и опорожнялись, ломали пальцы, резали крайнюю плоть, ржали над моим криком и слезами, мне ломали кости и отбивали внутренности, мне…
И он зарыдал, продолжая хлестать Олега. Олег тоже заплакал от бессилия и обиды.
Наконец, оба они устали и успокоились. Допуская, что все рассказанное преступником о пережитом в тюрьмах правда, Химмельман понимал истоки его безумия, но ему от того ничуть не становилось легче.
– Но я, – просипел он. – Я-то тут при чем? Я не сажал Кнаппе в тюрьму, я не придумывал все эти зверства и вообще, я просто писатель! Я не сделал вам ничего плохого!
– Не кричи, мать твою, – совершенно спокойно, даже устало, ответил Риттер. – Я вижу, ты мне не веришь. А еще фантаст… Послушай, за что ты наградил мою маму онкологическим заболеванием?
– Чем-чем? – удивился Олег. – Ничем я ее не награждал. Она вообще в повести осталась, практически, за кадром.
– Не помнишь? А кто, желая подробней раскрыть тему ее смерти и влияния этого события на мою психику, писал о раке? «Умирала она медленно и мучительно…» А?
– Постойте! Этот кусок не вошел в повесть, я написал его и тут же удалил!
– Ага, бестрепетной рукой. Ну, вот и прикинь, откуда сие известно мне?
Олег опешил. И действительно, никому о предполагаемой болезни матери своего героя он не говорил, даже Цыпе. Да и сам давно забыл о неудачном экскурсе в прошлое Кнаппе. Откуда же?..
– А первый вариант конца? – усмехаясь, продолжал Риттер. – В котором не было ни детей-заложников, ни
Последнее слово он произнес с нескрываемым отвращением, будто передразнивая.
«Предположим, если текст был украден с моего домашнего компьютера слишком рано, альтернативный конец мог попасть в чужие руки, но абзац о болезни мамы Кнаппе я даже не сохранял!.. Кто-то читал с экрана?»
Понимая несостоятельность оправданий перед батюшкой материализмом, Олег Химмельман постепенно начинал верить в самое невероятное, но столь упорно навязываемое ему объяснение происходящего.
«Спокойно, Олежек, спокойно».
– А разве в Пуэрто-Рико есть детские тюрьмы? В которые сажают выдуманных героев?