– Где ты был, милый? О господи, что с твоим лицом? Тебя били?
– Потом Цыпа, все потом.
Олег Химмельман вихрем вбежал в квартиру, чуть не сбив опешившую Цыпу, но, вдруг опомнившись, повернулся к ней, порывисто обнял, поцеловал и прошептал:
– Спасибо, любимая!
– За что, – удивилась напуганная Цыпа.
– За все, милая, за все! Ты прости меня, но я пойду поработаю.
– А как же? Как же празднование выхода твоей новой повести? Я вот салатиков купила, и курочки, и тортик… вкусный.
Олег только огорченно махнул рукой.
– Не могу, Цыпа. Никак не могу. Ты поешь, милая. Скушай тортику, выпей шампанского, а я пойду, ладно?
– А ты? Как же ты?
– Потом, все потом…
– Ну хоть переоденься, помойся, – обреченно выкрикнула Цыпа в спину Олегу. – Покушай, наконец, хоть чуть-чуть!
Олег опять махнул рукой, послал ей воздушный поцелуй и сел за компьютер:
Цыпа, которую вообще-то звали Евдокией, души не чаяла в Олеге. Любила его так, как только и умеют любить женщины. Самоотреченно и всепрощающе. Терпела любые его выходки и лелеяла все достижения. Ведь он же гений! Самый-самый лучший на земле.
Улыбнувшись, любимая женщина молодого и талантливого автора поспешила на кухню готовить своему гению бутерброды, которые он сможет схрумкать без отрыва от производства.
Сеньоры, благородные господа мои, не соблаговолите ли вы, в награду мне, сказителю убогому, за сказ да развлечение преподнести посудинку с текилой, чтобы я мог осушить ее за ваше, сеньоры, здоровье и за благодать Господню, что моими молитвами непременно наполнит ваши тела и души.
Спасибо, сеньоры, спасибо вам и Деве Марии, нашептавшей мне повесть о маленьком оруженосце и его негладкой судьбе.
Юлия Гофри