Мадам де Жантли и известный своим цинизмом герцог Лозен основали орден «Постоянство», число членов которого быстро увеличивалось. От вступавших требовалось придумать загадку, ответить на вопросы о нравственности и произнести речь во славу добродетели. За три благородных поступка, подтвержденных свидетелями, вручались золотые медали.
У помещиков вошло в моду ежегодно в торжественной обстановке возлагать венок на голову молодой деревенской девушки, которая особенно отличалась своими добродетелями и высокой нравственностью.
Внесла свою лепту в общее дело поощрения морали и французская Академия, обитель философии и прочих сухих материй. Баснословно богатый барон Монтийон, начальник канцелярии графа Прованского, в 1782 году учредил премиальный фонд, чтобы Академия ежегодно могла присуждать премию в двенадцать тысяч ливров либо бедняку, совершившему наиболее великодушный поступок, либо автору самого, с точки зрения нравственности, полезного произведения. Тогда же пошли слухи, что церковь, недовольная вторжением Академии в ее сферу влияния, собирается учредить премию за лучший мадригал года.
Первой награду Академии получила некая Лепанье, которая два года ухаживала за больной графиней Ривароль и не только не получала жалованье все это время, но и потратила на больную свои сбережения, да еще и залезла в долги. Таким образом Академия сразу убила двух зайцев, воспользовавшись случаем пристыдить Ривароля, который год назад подверг уничтожающей критике стихи торжественно чествуемого аббата Делиля.
В следующем году Мармонтель в присутствии прусского герцога Генриха, брата Фридриха Великого, снова вручил премию женщине, которая самоотверженно за кем-то ухаживала. А в 1785 премию получил некий месье Пултье, который отказался от 200 000 ливров наследства, уговорив завещателя, чтобы тот оставил эти деньги своим внебрачным детям. Великодушие месье Пултье оказалось поистине безграничным: он поделился своей премией со швейцаром, который год назад точно так же отказался от наследства и уже не мог рассчитывать на награду, поскольку она давалась только за добрые дела, совершенные в течение года.
На том же собрании Мармонтель доложил, что одна высокопоставленная особа, пожелавшая остаться неизвестной, прислала золотую медаль ценностью в три тысячи ливров, чтобы Академия торжественно вручила ее тому, кто напишет лучшую оду в честь герцога Брауншвейгского, который утонул в Одере, самоотверженно спасая двух крестьян.
Совершенно закономерно, что такая повальная страсть к благотворительности охватывает привилегированные классы, когда в низших слоях общества стремительно зреет неудовлетворенность своим положением, поскольку тут существует прямая взаимосвязь. Признавая, что стоящие на самой низшей ступени общественной лестницы являются такими же людьми, как и они, представители высших сословий тем самым обостряют в них чувство собственного достоинства и стремление к равноправию, а следовательно, подготавливают прекрасную почву для революции.
В конечном счете такое заигрывание с народом идет от нечистой совести. Примерно то же самое происходит в России начиная со второй половины девятнадцатого века. Аристократы начинают испытывать трогательное сочувствие к трудовому народу и пишут книги, в которых с чисто славянской сентиментальностью умиляются высокими моральными качествами простолюдинов. (Особенно велика здесь роль Тургенева и Толстого.) Дворянство терзается чувством вины перед народом и из сострадания помогает ему подрывать устои несправедливого общества. В конце концов царская Россия рушится под бременем этого самоистязания.
У некоторых нечистая совесть проявляется в других формах.
Адвокат Гримо де ла Реньер, сын фантастически богатого финансиста, устраивал званые ужины, собирая у себя целые толпы писателей, актеров, провизоров, портных и подмастерий — словом, самую разношерстную публику. Всем гостям он рассылал собственноручно написанные шутейные приглашения, обведенные траурной каемочкой. Эти приглашения были настолько диковинными, что король даже велел вставить в рамку один из экземпляров, попавший к нему в руки. У ворот дома гостей встречал швейцар и спрашивал, который Реньер им нужен: старик-кровопийца, вытягивающий из народа последние жилы, или его сын, защитник вдов и сирот? Всех приглашенных собирали в большой темной комнате и, продержав там с четверть часа, приглашали наконец в столовую, освещенную тысячью свечей. Во всех четырех углах зала стояли монастырские служки и помахивали кадилами.
— Когда к моему отцу приходят гости, — объяснял хозяин дома, — среди них всегда находятся несколько человек, считающих своим долгом воскурять ему фимиам. Вас я освобождаю от этой обязанности.
Однажды его спросили, почему он до сих пор не купил себе должность судьи (в то время во Франции это было возможно), почему остался простым адвокатом.
— Да потому, что если я стану судьей, — ответил этот оригинал, — я запросто могу оказаться в такой ситуации, когда мне придется приговорить своего отца к смертной казни. А оставаясь адвокатом, я по крайней мере имею право защищать его.
Конфликт между богатым отцом и сыном-бунтарем, ненавидящим толстосумов, — довольно заурядный по тем временам случай, который не вышел бы за рамки повседневности, если бы не был облечен в столь комичные, гротесковые формы. Но за шутовскими атрибутами скрывалась достаточно серьезная подоплека: молодой Гримо де ла Реньер испытывал, выражаясь по-современному, острый душевный дискомфорт.
Одни, чтобы успокоить свою совесть, занимаются благотворительностью, другие ищут забвения в пороке. Бывает и так, что прямо противоположные наклонности совмещаются в одном человеке: герцог Лозен, один из распутнейших людей эпохи, закоренелый картежник и селадон, — сентиментальный основатель ордена «Постоянство». Одни писатели пичкают публику наивной идиллической дребеденью, другие — реалисты и циники — являются искренними выразителями эпохи, которая уже полностью разочаровалась в себе. Причем среди этих последних — действительно талантливые писатели: Шодерло де Лакло, Шамфор и Бомарше.
В эпоху рококо любовь старались представить довольно поверхностным чувством, лишенным глубины и подлинной страсти, она превращалась в изысканную салонную забаву, и люди зачастую бравировали своим легкомысленным отношением к предмету любви. В своем замечательном романе «Опасные связи» Лакло довел до абсурда свойственное той эпохе представление о любви как об азартной игре с чужой душой. Главный герой романа Вальмон — высокомерный и циничный соблазнитель, один из тех греховодников, к которым женщины всегда испытывали живейший интерес, будь то литературный персонаж или реальная личность. Многое роднит его с Ловеласом из знаменитого романа Ричардсона «Кларисса», над которым дамы десятилетиями проливали потоки слез. Но есть между ними существенное различие. Ловелас совращает Клариссу, а потом отказывается жениться на ней в силу аристократической гордыни, поскольку она происходит из мещанского сословия. Вальмоном же движет главным образом тщеславие, он испытывает какое-то сатанинское злорадство, соблазняя мадам Турвель. Вдобавок ко всему, Вальмон действует не по собственной воле, а по наущению своей давней любовницы, холодной и расчетливой мадам де Мертей. Она практически вынуждает его разбить жизнь несчастной женщины.
На этот роман нередко ссылаются как на пособие по сексопатологии, усматривая в нем образчик духовного садизма.
Интересна реакция аристократического общества на роман «Опасные связи». Шамфор упоминает о нем при каждом удобном случае. Граф Тийи в своих мемуарах пускается в долгие рассуждения об этом романе, о его разлагающем влиянии. Он называет Лакло гением злодейства и пишет: «Его книга — одна из тех рек, которые впадают в океан революции, чтобы смыть трон». А ведь в ней нет ни слова о революции, это всего лишь любовный роман.
Шамфор, прославившийся язвительными нападками на аристократию, сам был внебрачным сыном родовитого вельможи. В молодости он безудержно предавался любовным утехам и пользовался повышенным вниманием со стороны великосветских дам, но впоследствии венерическая болезнь источила его тело и разрушила жизнь. (В те времена это считалось естественной небесной карой за чрезмерное любострастие.)
На первый взгляд не очень понятен сарказм Шамфора в отношении аристократии. Ведь высший свет никогда не отторгал его, напротив: он был личным секретарем герцога Конде, потом чтецом у графа д’Артуа, и сам король назначил ему солидный пенсион. Его избрали в Академию, граф Водрей предоставил в его распоряжение свой особняк и оказывал особое покровительство. Но его недовольство проистекало именно от этого: изнеженная, самолюбивая натура талантливого писателя протестовала против роли шута, которая отводится интеллектуалу в аристократическом обществе. «Глупо и смешно, — писал он, — быть стареющим актером в труппе и знать, что тебе нечего рассчитывать даже на эпизодическую роль».