Свобода и небытие

Всякое духовное учение, – будь оно представлено внутренней (эзотерической) школой, или внешней религией, или произвольной моральной системой, опирающейся на иллюзию (такую, как «гуманизм», «прогресс», «всеобщее благо» и пр.), – полагает конечную цель, к которой должен стремиться последователь, поскольку без цели нет становления, нет пути, нет жизни в человеческом понимании этого слова (каковое, как минимум, шире, чем «функция атомов углерода», и, как максимум, выходит за пределы рефлексов общественных животных). Большинство религий в качестве такой цели предлагают «спасение». Данное понятие имплицитно отрицает единственность биос как манифестации человеческого бытия и постулирует неизбежность его продолжения в мире более тонкой материи; такое продолжение, однако, детерминировано событиями этого мира и чаще всего преподносится в виде двух альтернатив – счастья единения с Богом и праведниками или неизбывных мучений в нижнем мире, «преисподней», пламени Геенны. Иными словами, «спасение» буквально означает избавление от мучений, поскольку даже если вас не привлекает перспектива провести вечность в компании непьющих и не склонных к бесшабашному веселью людей, вы, скорее всего, не согласитесь стать вечным объектом садистских упражнений орков на дне Гадеса или нескончаемо гореть на иерусалимской свалке. С другой стороны, нетрансцендентные материалистические религии, – такие, как коммунизм, гуманизм, психология глубин, вера в «космический разум» или «архитектора вселенной»; наконец, апогей материализма, выраженный в девальвированных сакральных терминах, нью-эйдж – указывают нам не столько на цель, которая в таких случаях представляет собой убогую спекуляцию, сколько на то, как «ужасно» или «мучительно» жить в мире, где пропагандируемые учением блеклые иллюзии не считаются идеалом. Таким образом, побуждающим мотивом (не всегда осознаваемым) для внешних последователей авраамических, материалистических и некоторых других учений является страх. Ужасы адских мук, так же, как и бесконечные репортажи о бездомных, голодных и униженных в странах капитала составляют значительную – и наиболее действенную – часть христианской и коммунистической культуры соответственно. Страх перед неизведанным, каковому для подавляющего большинства людей эквивалентна тьма за порогом смерти, заменяется страхом перед страданием.

Внутренние учения – и восточные, и западные, – менее оккультны в данном вопросе. Они либо эксплицитно, либо с минимальной маскировкой дают понять, что у вас есть шанс при определённых усилиях освободиться от пут необходимости как таковой и стать «дживан-мукта», то есть свободным ещё в этом воплощении или же, как минимум, увеличить вероятность освобождения за пределами смерти тела. Таким образом, в качестве конечной цели данные учения полагают свободу, притом, как цель более высокую, чем «спасение». Основания подобной иерархии вполне убедительны хотя бы по одной причине: достигший спасения избегает мучений и обретается в сфере божественного; достигший свободы отождествляется с божеством. Из чего следует, что свобода есть атрибут божества, а степени её отсутствия – атрибут творения. Табличка «Плоды с деревьев не рвать!» в общественном парке роднит его с Эдемом. И всё же, свобода как цель доступна человеку в силу его природы, – в то время как для ангелов это непростительная роскошь.

Слово «свобода» мы слышим с детства. Когда-то одноимённая радиостанция за высоким забором представляла её как победу того, что радиостанции на советской территории называли «угнетением», «реакцией» и «преступлением против человечности». Общее в двух упомянутых интерпретациях, тем не менее, было; оно заключалось в том, что свободными себя не ощущали слушатели ни по ту, ни по эту сторону решётки. Затем забор исчез, и «свободы» с обеих сторон несколько раз перетасовались… Да, конечно, в данном случае речь идёт о политической свободе, но политическая свобода для идивидуума на определённом этапе его развития совпадает с единственно возможной, то есть абсолютной свободой. Затем приходит понимание – или же иная степень непонимания – того, что свобода перемещений, слов, одежды, способности покупать, возможности владеть, игнорировать, влиять и навязывать не является ни абсолютной свободой, ни относительной, ни свободой вообще. Возникает мысль, что те, кто ограничивает свободу, – полицейские, министры, президенты, – как и те, кто им платит, в конечном итоге не способны её ограничить, поскольку они её не знают. Диоген, который сказал Александру, что тот – «слуга моих слуг», выразил буквальную истину. Человек, каковой не знает свободы, не умеет распознать её отсутствие. Он искренне готов быть порабощённым любой приглянувшейся ему идеей, «созвучной мыслью», «здравым смыслом», философской теорией, банальным лозунгом; он – раб до того, как нашёлся хозяин.

Исайя Берлин (чудное имя, если вдуматься), светило из Оксфорда, а также философ, поделивший свободу на «от» и «для» (и почему в оксфордских классах нет мехицы?), ничем не отличается от всякого иного раввина в своей боязни свободы безо всяких «от», «для» или других испанских сапожек – то есть просто босоногой свободы. «Свобода от» – это возможность гулять не в камере, а в кругу таких же свободных на просторном тюремном дворе. «Свобода для» – это свобода трудиться на советском (или любом другом передовом) предприятии после того, как тебя освободили из немецкого концлагеря. Даже если ты не еврей, и концлагерем для тебя была немецкая философия.

За пределами этого научного цирка, однако, всё же остаются вопросы. Может ли быть свободным я и одновременно другое «я»? Отвечать в принципе – противоречить логике. Всё, что не «я» – иное (на этом, кстати, построена метафизика Эволы – прочное здание, надо заметить), а значит, составляет границу моей свободы. Средний род здесь знаменателен. Абсолютно свободным – что бы вы ни понимали под свободой, даже состояние после второго Пришествия – может быть только один индивидуум. Абсолютный. Потому что он порождает свободу и несвободу как пространство возможностей, в котором творение обретает форму. Без такого порождения манифестация невозможна, и невозможны всякие рассуждения о феноменах этого порождения.

Необходимость рассуждать о свободе является признаком наличия цепей. Вы несвободны до тех пор, пока испытываете любую необходимость. Необходимость стремления к Богу, например. Необходимость достойно перейти порог смерти. Необходимость понять, как устроен мир, что есть Бог, что есть дьявол, кто будет жить, кто погибнет, кто достоин Царствия Небесного, а кто Геенны (хотя и ваше мнение на сей счёт, и «Царствие», и «Геенна» не более реальны, чем неполученный вами штраф, когда вы превысили скорость в совершенно безлюдном месте). Когда же у вас не останется никакой необходимости ни в чём, что не было бы «я», когда вы перестанете испытывать недостаток, лишённость, заброшенность, инаковость, вы, к сожалению, всё равно не сможете сказать «я свободен», потому что в это мгновение «свободен» утратит функцию предиката; «я» и «свобода» станут одним Я. А всё остальное – чем бы и кем бы оно ни было – станет небытием, каковым и является от века. В том числе, и этот текст.

Свобода и господство

Механизм распада человеческого общества при незаинтересованном взгляде и отсутствии разного рода оптических устройств (навязанных в раннем возрасте идей, сословных, этнических и религиозных предрассудков) весьма прост: сначала расслоение по вертикали – на высшие и низшие касты, «элиту» и «народ», слуг и господ, свободных и рабов, – затем второй этап, утрата высшим слоем определяющих его качеств и постепенное растворение в низшем (сначала ощущение «родства», сочувствие, идеи равенства, а затем их идеологическое и политическое закрепление), после чего наступает третий этап, выделение этой смесью новой элиты, качества которой могут быть названы «высокими» только в рамках нового цикла (а их оценка по абсолютной шкале требует настолько удалённой точки перспективы, что по дороге к ней можно забыть и о содержании данной заметки, и о смысле письма вообще, поэтому я предпочитаю от подобного воздержаться). Так, состояние единства человечества в начале махаюги сменяется расколом на две половины – на высших, то есть сохранивших изначальную свободу, и низших, или тех, кто впал в зависимость (без дополнения; это состояние утраты свободы как таковое). Дальнейшее разделение второй половины на три части привело к возникновению варны, и для человечества наступила эпоха четырёх «каст» ведической традиции.

Одним из sine qua non свободы является самодостаточность. Этимология этого слова уже есть исчераывающее объяснение: тот, кто свободен, не нуждается в ином. Мифологический акт «падения ангелов» может служить ярким примером того, что такое зависимость и почему она – падение (а также в-падение и от-падение). Желание иного («земной женщины», материальной воплощённости, индивидуального отчуждения) приводит к понижению статуса и утрате свободы; последнюю заменяет привязанность, то есть желание иметь (и боязнь потерять) то, что изначально не является – и не может являться – сущностной частью субъекта, каковой в этом случае вместе со своей привязанностью и лишённостью становится ложным субъектом, а значит, субъектом, подверженным страданию. Вторая Благородная Истина буддисткой традиции, дукха-самудая-сатья, постулирует коренную причину страдания как невежество, отсутствие единого знания природы «я» и природы мира. Вместе с невежеством исчезает лишённость и привязанность к не-сущему, нужда в ином, желание пребывать в чём-то, среди кого-то, как-то (не иначе) и боязнь утраты этого состояния как невосполнимой потери, известная под именами «экзистенциальной тревоги» и «страха смерти».

Кали-юга, хотя и не лучший эон для воплощения, вследствие свой краткости, динамичности и перенасыщенности крайностями позволяет увидеть многие вещи как в перевёрнутом бинокле или в камере-обскуре; мы живём в маленьком мире и мультипликационном времени, мы – персонажи гротеска, и этот факт сам по себе способен помочь излечению от неведения. Калейдоскопическая смена общественных систем, идеологий и культурных ориентиров, которая приводит некоторые незрелые души к полнейшей интеллектуальной сумятице (нередко выдаваемой ими за «многогранность» или «широту взгляда»), очень ярко демонстрирует призрачность ценностей и идеалов, не обладающих трансцендентной перспективой, а также позволяет наблюдать смену вышеупомянутых фаз деградации человеческого общества в течение очень коротких промежутков времени. Эта циклическая смена, по сути, является одним из отражений алхимического процесса циркуляции, и цель его в строгом смысле заключается в очистке через разложение. Иными словами, когда волны окончательно улягутся, различие «низов» и «верхов» перестанет быть даже количественным, и все будут одинаково бедны (или одинаково богаты), одинаково (без)духовны и одинаково (а)моральны, большой цикл завершится, и тогда в данной человеческой массе (в самом точном значении этого слова) сможет проклюнуться росток нового эона.

Когда кто-то говорит с сожалением: «Раньше (при царе Горохе, Сталине или Никсоне) я был тем-то, а теперь я кто?», ему следует напомнить, что ни раньше, ни сейчас он не является тем, что он о себе думает, и что он никогда не переставал и не перестанет быть тем, кто он на самом деле. Ему следует понять, что, желая получить одобрение государственной системы, «занять нишу», «служить обществу», «быть частью Великого… (проставить по желанию)», он бездумно следует рабской парадигме, уходящей корнями в самое начало Кали-Юги. Если человек осознал себя как врач, он должен лечить людей, даже если не получает за это ни копейки, и все (кроме излечившихся) называют его шарлатаном. Если человек ощутил себя художником, ему следует рисовать, даже если за его картины не дают чёрствой краюшки и смеются над отрезанным ухом. Если человек родился царём, ему лучше умереть на мостовой, закутавшись в тряпьё, в обнимку с бродячей собакой, чем стать «полноценным членом общества» и служить шудрам, отсчитывающим ему «заработную плату» сведёнными от жадности пальцами. Каждое рождение пропускает душу через варну, и общество не имеет к этому непосредственного отношения. Если ваши усилия оценены и вы «хозяин положения», это говорит лишь о благоприятной кармической обстановке. Если вы должны действовать вопреки мнению государственной системы, родственников и окружения, терпеливо снося удары судьбы, это лишь кармическое испытание, которое следует преодолеть. Однако до тех пор, пока вы не станете господином себе в себе самом, снаружи всегда будут находиться господа, готовые приобрести ваши душу, ум и руки за свои латунные «идеалы» и «ценности», причём господские качества подобных персонажей с каждым циклом становятся всё ближе к качествам щенка-персонажа мультфильма, который, пользуясь отсутствием хозяев, пригласил в дом бродячих собак с улицы и, выдав себя за полноправного господина в доме, угощал их колбасой, предлагал кататься по коврам и диванам и т. п. Российское государство после Февральской революции возглавил человек, каковой, несмотря на дворянское происхождение, выступал пламенным защитником террористов, грабителей и дезертиров. После Октябрьской революции его возглавили люди, которых за год до этого не пустили бы на порог порядочного дома. После exitus lethalis советского государства наверху оказались те, кому при советской власти вряд ли была бы уготована иная участь кроме отсидки по уголовной статье. И сей факт нынешние «господа» не изменят ни дорогими костюмами, ни пожертвованиями, ни иностранными дипломами. Господа были всегда; когда одни теряют господство вместе с утратой тех мизерных качеств господина, кои они имели, на их место приходят те, у кого нет даже таких достоинств. Так не лучше ли найти господина в своём сердце и с этого начать своё прощание с рабством?

Свобода и иерархия

Современная общественная система, включающая в себя как «развитые страны», так и их формальных антиподов, балансирующих на осколках традиционного уклада, в мировоззренческом и философском отношении опирается исключительно на иллюзорные понятия и в качестве побочного интеллектуального продукта производит специфический тип личности, который, с одной стороны, исповедует эти иллюзии как априорные истины (из каковых вырастают ложные архетипы, обладающие соответствующим энергетическим зарядом, но лишённые нуменальных качеств) и, с другой стороны, не обладает способностью мыслить в ином порядке категорий и подниматься на более высокий уровень абстракции, чем плоскость, определяемая такими иллюзорными понятиями и связанной с ними диалектикой. В итоге, любые феномены или идеи, с которыми сталкивается подобная личность, трактуются ей исходя из этой двумерной философии; всё возвышенное по отношению к упомянутой системе понятий она сводит к проекции на доступную ей плоскость и – в лучшем случае – видит лишь его тень. В определённом смысле такую личность можно назвать «редукционистской», поскольку она автоматически интерпретирует духовное как душевное, интеллектуальное как рациональное, метафизическое как космологическое, теологическое как религиозное и т. п., не осознавая самого факта интерпретации и отождествляя свои тени с подлинным предметом дискурса.

При рассмотрении такой личностью понятия свободы и иерархии, чьи метафизические корни восходят к Первопринципу, возникают аберрации, которые крайне затрудняют диалог на данную тему по причине недостатка необходимых точек опоры в психе современного человека. Тем не менее, возможны определённые параллели и упрощения (уплощения), кои могут помочь хотя бы очертить неискажённый контур этих понятий на плоскости доступной диалектики.