Очнувшись, Персефона чувствовала себя так, словно ее накачали наркотиками. Взгляд был затуманен, голова и шея болели, а во рту был кляп, заклеенный скотчем. Руки были связаны за спиной, и она сидела на деревянном стуле, врезавшемся ей в руки.
Персефона попыталась вырваться, выкручивая запястья и ноги, но веревки лишь затягивались еще туже. Она ожидала, что в ней поднимется магия в ответ на истерику, но она оставалась в глубине, погруженная в туман, как и ее голова, что привело ее в еще большее отчаяние. Тогда она стала раскачиваться на стуле вперед-назад в попытке освободиться.
Потом она вдруг обратила внимание на то, что ее окружало, и замерла. Повсюду были фотографии и вырезки из газет с ней самой. Вот она идет по улице, вот выполняет поручения, вот обедает с друзьями. А еще были снимки, где она у себя дома – в пижаме, спящая. Фотографии были летописью ее ежедневной жизни. Персефону накрыли тошнота и паника.
– Ты очнулась.
Рядом с ней появился Пирифой.
Персефона закричала, но ее возгласы заглушил кляп. Слезы покатились у нее по щекам.
– Нет, нет, нет! – приказал он. Он наклонился к ней, оторвал скотч и вытащил кляп изо рта. – Все в порядке, любовь моя. Я не причиню тебе вреда.
– Не смей меня так называть! – рявкнула она.
Пирифой сжал челюсти.
– Да не важно, – мотнул головой он. – Ты полюбишь меня.
– Катись к черту, – выплюнула Персефона.
Мужчина тут же наклонился вперед, схватил за волосы и оттянул голову назад. Встретившись с ним взглядом, она заметила, что цвет его зрачков сменился с черного на золотой.
– Ты… полубог?
Его губы изогнулись в злобной ухмылке.
– Сын Зевса.
– О боги. Неудивительно, что ты оказался таким отвратительным ублюдком.
Он дернул ее за волосы еще сильнее, и Персефона вскрикнула, изогнувшись, чтобы уменьшить натяжение. Она снова потянулась к своей магии, и хотя та ощущалась уже ближе, ей снова не удалось ее призвать.
«Что он со мной сделал?» – подумала она. У нее кружилась голова, а желудок скручивала тошнота.
– Неблагодарная, – прошипел он. – Я же тебя
– Ты делаешь мне больно.