Суровые законы морской войны беззастенчиво обнажились перед нашим пассажиром в пилотке, с сумкой на боку.

Иногда его фигура попадалась мне на глаза: он держался спокойно.

Перед Севастополем мы снова разговорились с ним.

Наступила лунная ночь. Только что «Скиф» отразил атаку торпедных катеров. Их буруны на зюйде еще раз сверкнули пеной и больше не появлялись. Мы шли между минными полями, машины неутомимо гнали корабль.

Справа уже полыхало бледное при луне зарево Севастополя.

Больно прижимая меня сумкой, наклоняясь так, что я видел его глаза, еще более усталые, чем днем, Петров заговорил о военно-тактической стороне дела, но за его словами чувствовалось волнение иное.

— Как об этом рассказать? — как бы просил он совета. — Послушайте, ведь это больше чем прорыв блокады, больше чем прорыв «Шарнгорста» и «Гнейзенау» из Бреста. Там были мощные корабли, поддержанные авиацией, а здесь один небольшой лидер — и все против него.

— А вам знакома эта история?

— Описание морских сражений — мое любимое чтение.

— Ну и что же? То, что вы видели, не отшибает интереса?

Не отвечая на вопрос, а проверяя свои представления о масштабе события, свидетелем которого стал, он одновременно и спрашивал и убеждал меня:

— Ведь это так? Скажите, я не ошибаюсь?

Он не ошибался в главном.

Он оттенил то, что нам, скифцам, казалось уже обыденным: торпедные катера… авиация… мины… так было два дня тому назад, так и на этот раз, такое уж у нас ремесло!

А между тем действительно заканчивалась первая половина операции корабля, которая по своей дерзости и умелому поведению моряков, то есть и с моральной и с тактической стороны, выдерживала сопоставление со смелым прорывом германских линейных крейсеров «Шарнгорст» и «Гнейзенау» — одноименных с погибшими в 1941 году — из атлантического Бреста через Ла-Манш в свои порты.

Черное море увидело больше, чем Ла-Манш.

То, что произошло на следующий день, 27 июня, никогда не забудут на Черноморском флоте.