Мы уже были далеко за бонами, а над нами вспыхивали и соединялись новые лучи, и эта гигантская световая арка стоила утренней радуги над форштевнем.

Вспыхивало и озарялось по всему берегу.

Ночь теплая, звездная, не было и помину о тумане, доставившем столько затруднений в прошлые ночи. Перед рассветом вызвездило особенно щедро.

Рассвело, когда «Скиф» лег на курс.

Не помню зачем, я спустился с мостика.

Пробиваться среди людей, разместившихся на палубе, было не легко, и тут мое внимание привлек разговор в группе женщин:

— Никогда не нужно хорониться в подвале.

— И не нужно, — подтверждала другая.

— Конечно, не нужно, потому и засыпало. А лучше бы ушли в штольню.

— Да как же, — со слезами в голосе торопливо оправдывалась другая, — нас должны были переселить организованно. А у меня — трое. Каждому нужна постель, нужно забрать вещи, ведь еще жить, а в одном платке не проживешь. У меня одного только керосину было несколько бутылей.

— Так и не отрыли? — спросила третья.

— Одного отрыли, — продолжался рассказ. — Он пролежал под камнями больше суток… Отрыли, он один раз вздохнул воздухом и вытянулся.

— А отца нашли?

— А отца совсем не нашли.

— Надо бежать в щель, а не в подвал, — сказал еще кто-то.

— Щель тоже нехорошо. Бывает — сожмет. В канавку. Самое лучшее — в канавку. Как начали бомбить, ложись в канавку — и все. У меня такое правило.

Рядом хныкали две светлоголовые девочки. На них никто не обращал внимания, и я попробовал заговорить с ними:

— Почему плачете?

— Спать хотим.

— Ну, — сообразил я, — пойдем со мной.