— Чак! Не расстраивай меня, так быстро не тонут!

Я сделал еще пару ударов по спине и увидел, как изо рта десантника потекла вода.

— Чак! Да чтоб тебя! — выругался я, переворачивая его на спину и прикладываясь к груди, чтобы послушать биение сердца.

Увидеть биологические показатели десантника я мог лишь через шлем, оставленный мной у входа в пещеру. Так что действовать пришлось по старинке. Биения сердца я не расслышал. Грудная клетка не курсировала. Лицо Чака посинело. Пять секунд тишины, чтобы диагностировать клиническую смерть. И поехали:

— Черта с два ты у меня умрешь сегодня! — прорычал я, вынимая из бокового кармана подсумка медицинский пистолет с адреналином и вкалывая препарат в вену на шее. Затем перикардиальный удар двумя кулаками. Кинетическая энергия всего два-три джоуля на миокард, но иногда хватает. Не помогло! Не беда — восстановим ритм своими силами.

— Преступаю к реанимации! — выкрикнул я, сам не зная для кого.

Четкими выверенными движениями я начал надавливать на грудную клетку сложенными в замок руками. Забавно. Я тридцать лет в медицине, а основы реанимации на живых людях ни разу не применял, лишь на ежегодных фантомных курсах. Да и те, по мере роста моего скила и авторитета, в последние годы носили лишь формальный характер. Никому и в голову прийти не могло, что древние знания о СЛР (сердечно-легочной реанимации) могут пригодиться в реальных условиях. Все привыкли обходиться гидроскопичным оксигелем при реанимации утопленников, да восстанавливающими сердечный ритм нанитами. Что ж, когда-то нужно начинать, почему бы не сегодня?

«Гадство! Забыл отметить время начала реанимации! — вспомнил я рекомендации методичек и тут же отмахнулся от них. — Ну и ладно, отчитываться все равно лишь перед самим собой!»

На тридцатой компрессии я остановился и вновь припал к груди Чака. Нет дыхательных движений, нет сердечной деятельности. Продолжаем.

— Раз, два, три… — считал я вслух, чтобы не сбиться.

На пятнадцатой компрессии я почувствовал, что сломал напарнику пару ребер.

—…шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

«Так и должно быть, Чак! Не сломал грудную клетку — не делал реанимацию! — вспомнил я институтские годы. — Все правильно! Компрессии должны быть амплитудными. Продавливать нужно пять-семь сантиметров грудной клетки!»

На последней, тридцатой компрессии опять что-то хрустнуло. Я прильнул к Чаку, пригляделся — не дышит.

— Твою ж мать, Чак! Заводись! Эдак я тебя всего переломаю. Перед ребятами неловко будет!

Запрокинуть голову, пальцами проверить, не запал ли язык, зажать нос. Плотно прижимаюсь своими губами к холодным губам Чака. Два глубоких вдоха. Вижу, как поднимается и опускается его грудная клетка. Значит, делаю все верно. Опять качать!

— Раз, два, три, четыре… Чааак! Очнись!

Уже на третьем круге руки деревенеют, спина наливается свинцом. Промокший скафандр усложняет работу. Это лишь в кино реанимация — плевое дело. Пару раз надавил на грудь симпатичной девице, приложился в нежном поцелуе к губам и — хэппи энд. В жизни перед тобой, как правило, здоровенный десантник с пятидневной щетиной, у которого постоянно изо рта выходит соленая вода с остатками завтрака вперемешку.

— Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять и…

Резкий, судорожный вдох и кашель. Затем Чака вырвало. Все, жить будет!