— Как вы думаете, мистер Мак-Эллистер, с чего это я ни на йоту не верю вам? — спросил Дэвид.
— Вероятно, все дело в том, что вы не доверяете нашему правительству, мистер Уэбб: у вас слишком мало оснований полагаться на него. Единственное, что я могу сделать, это поклясться в том, что я человек слова. Не знаю, как отнесетесь вы к этому заявлению и вообще ко мне лично, но отныне заботиться о вашей безопасности стану я.
— Почему вы столь странно смотрите на меня?
— Потому что сам я никогда не оказывался в подобной ситуации.
Зазвонил колокольчик. Мари торопливо прошла в прихожую и открыла дверь; И от того, что она увидела, у нее перехватило дыхание, а глаза расширились от ужаса. Перед ней стояли бок о бок два человека. В руках они держали по черному пластиковому кейсу с прикрепленной сверху серебряной эмблемой с изображением орла, сверкавшей при свете горевших у входа ламп. Чуть поодаль, у тротуара, пристроился лимузин. Внутри виднелись чьи-то силуэты и огонек сигареты… Незнакомые люди, неизвестные ей охранники… Она хотела закричать, но не смогла.
Эдвард Мак-Эллистер уселся на пассажирское сиденье предоставленной ему Госдепартаментом автомашины и посмотрел через закрытое окно на стоявшую в дверном проеме фигуру Дэвида Уэбба, выступившего некогда в роли Джейсона Борна. Тот не сводил сурового взгляда с отбывавшего восвояси гостя.
— Можем отправляться, — обратился Мак-Эллистер к сидевшему за рулем лысоватому человеку примерно того же возраста, что и он. Под высоким лбом на носу водителя красовались очки в черепаховой оправе.
Машина тронулась. Сидевший за рулем человек осторожно вел лимузин по узкой, засаженной с обеих сторон деревьями незнакомой ему улице небольшого городка в штате Мэн, пролегавшей всего лишь в квартале от каменистого берега моря.
Несколько минут в машине царило молчание. Первым заговорил водитель:
— Ну что, дело двинулось?
— Двинулось? — переспросил чиновник Госдепартамента. — Как сказал бы ваш посол, полный порядок. Начало положено. Аргументы мои были выслушаны, а это значит, что с ролью миссионера я более или менее справился.
— Рад слышать это.
— Правда? Тогда и я порадуюсь. — Мак-Эллистер поднял дрожащую руку и стал массировать тонкими пальцами правый висок. А затем вдруг воскликнул: — Впрочем, нет, мне не до радости! Чертовски надоело все это!
— Простите меня…
— Коль уж речь зашла о миссионерской работе, то замечу: я — христианин. Это не значит, будто я полагаю, что нет ничего прекраснее усердного выполнения всех предписаний церкви, веры в загробную жизнь, занятий в воскресной школе, и уж конечно я вовсе не собираюсь лежать распростертым ниц на полу храма во время всеобщей молитвы. Я просто верую. Мы с женой не реже двух раз в месяц ходим в епископальную церковь[22], а двое моих сыновей прислуживают священнику. Говоря иначе, я добр и великодушен потому, что хочу быть таким — добрым и великодушным. Вы можете это понять?
— Конечно. Сам я не испытываю подобных чувств, но вас отлично понимаю.
— И все же я только что побывал у этого человека! Взял на душу тяжкий грех!
— Не травите себя зря, не осложняйте себе жизнь!
Мак-Эллистер смотрел прямо перед собой. По его лицу пробегали полосы света от фар встречных автомобилей.
— Да сжалится Господь надо мной! — прошептал он чуть слышно.