Тридцать лет назад со мной в дородовом отделении роддома лежала молодая женщина. У нее начались было преждевременные роды около тридцати недель, но врачи сумели предотвратить их и оставили женщину на сохранении. Денег у нас тогда особо не было, поэтому и родом оказался соответствующий, с суровыми, полуказарменными порядками. Например, любые посещения запрещались, передачи просматривались на предмет «запрещенности», даже разговоры с мужьями через окно преследовались: вдруг мы упадем с подоконника и спровоцируем выкидыш? Вилок и ножей не давали – вдруг возникнет психоз, и мы друг друга перережем? В нашем роддоме запрещались даже пояски у халатов: вдруг мы повесимся?

Ничего странного, что в таких условиях женщины держались сплоченно, по-семейному, всячески поддерживали друг друга. По вечерам поднимали «запрещенные» передачи в сумках на веревке, которую ловко прятали от медиков, чтоб не отобрали. Всем вкусным, что удавалось урвать, щедро угощали друг друга – многое шло в «общий котел». И, конечно, поддерживали и подбадривали упавших духом, скучавших по родным, по дому… Ту женщину звали Люда, и она, я слышала, тихо плакала по ночам в подушку. Женщина внешне интересная – худенькая, с большими глазами, точеными руками, скромная, нежная, напоминавшая мне почему-то подснежник… Однажды одной доброй обитательнице нашей восьмиместной палаты удалось ее разговорить, и Катя призналась нам, что муж у нее «строгий»: не позволяет ей ничего «лишнего» («А то меня родители так разбаловали!»); сам покупает ей одежду по своему вкусу («Ведь важно, чтобы я нравилась мужу, а не самой себе, правда?»); с подругами разрешает общаться только в своем присутствии и недолго («Потому что они еще не замужем и могут завидовать мне черной завистью»); и даже сказал, что если ребенок от него, то это обязательно сын, а если дочь – то он ее не признает («Потому что такой мужественный мужчина не может оказаться бракоделом»)…

Надо сказать, что от ее высказываний мы всей палатой дружно офигевали – другого слова не подобрать. Особенно, когда Люда вдруг спокойно сказала, что у мужа (он были действительно официально зарегистрированы) есть и другие женщины, чего он даже не скрывает: «Он – настоящий мужчина, ему надо». Спрашивали ее деликатно – не страдает ли она (вдруг – мазохистка, тогда понятно, ей жизнь в удовольствие). Оказалось – страдает, и еще как! И плачет ежедневно по многу раз – но никогда ни в чем не упрекает, старается во всем ему потакать, иначе он бросит, а она его любит, он лучший в мире, она не может его потерять… Но ведь она же красивая, может найти себе другого, который будет хорошо к ней относиться! «Кто – я? Не говорите глупостей, он меня из милости взял, пожалел, что я, уродина, никому больше не нужна». А если девочка родится (в те годы на УЗИ пол ребенка не сообщали)? «Тогда я не знаю, что делать, придется к маме возвращаться – он не поверит, что это его ребенок».

Стоя у окна в ожидании милого, который все не шел и не шел, она задумчиво гладила свой живот и шепотом с нежностью повторяла: «Там маленький Петров растет…». То есть, она ждала себе на голову второе такое же сокровище.

Однажды милый все-таки пришел – под окном выкрикнули ее фамилию. Люда рванулась к окну, а мы все палатой – к соседнему: посмотреть на неотразимого брутального красавца, которому не жаль бросить под ноги всю жизнь. Под окном, засунув руки в карманы и гоняя сигарету из угла в угол рта, стоял мужичонка, на которого без слез не взглянешь: метр с кепкой, тщедушный, в дешевенькой куртенке, с незначительным равнодушным лицом… Люда отчаянно жестикулировала за стеклом, ее лицо выражало живейший восторг. Он в ответ снисходительно пожимал плечами, потом помахал рукой, повернулся и ушел. Вскоре принесли от него и передачу – со всем «разрешенным» – но Люда едва ли не перецеловала каждый сверток. Меня на следующий день выписали.

Все это много лет стоит у меня перед глазами. Через два месяца я снова оказалась в том же роддоме в одной послеродовой палате с женщиной, которая и в дородовой лежала со мной. Она рассказала, что вскоре после моей выписки у Кати все-таки случились преждевременные роды, и разрешилась она девочкой… О ее дальнейшей судьбе мы никогда не узнали…