Перефразируя слова Черчилля, элита сначала попыталась задушить дитя революции в его русской колыбели. Почти дюжина стран участвовала в вооруженном вмешательстве в русскую гражданскую войну. Из-за сопротивления, в том числе и их собственных солдат и гражданских лиц, этот проект пришлось сворачивать. О надеждах на то, что большевистский эксперимент провалится сам, пришлось тоже забыть. Вот так и созрела идея «крестового похода» против Советского Союза. А государством, кандидатура которого была наиболее подходящей для этого, стала Германия, все еще могущественная страна, к тому же уже давно одержимая страстным желанием расширения на Восток. Впрочем, пройдет еще много времени прежде, чем будет осуществлена попытка такого предприятия, — которая не случайно получит имя германского императора и крестоносца Барбароссы.

Безусловно, самым важным оружием, которое элита после окончания Первой мировой войны попыталась использовать для достижения своих контрреволюционных и антидемократических целей, было движение, которое стал известно как «фашизм». Эта многоголовая гидра впервые появилась в Италии и получила там свое имя. Ее наиболее одиозным внешне проявлением был немецкий национал-социализм или нацизм — странный ярлык, скрывающий тот факт, что это движение не имело ничего общего с социализмом, а, напротив, было заклятым врагом всех форм марксистского социализма.

Практика показала уже в 1918–1919 годах, как фашизм может быть полезным элите в свержении революций и в борьбе с демократией. В ноябре 1918 года, когда германский император бежал из страны, а в Германии сложилась революционная ситуация, к власти пришло коалиционное правительство, в котором доминировали реформистские социал-демократы. Это правительство дало военному руководству зеленый свет, чтобы уничтожить становившуюся все более радикальной революцию. Поскольку командование армии не доверяло уже большинству солдат из-за их революционных симпатий, оно расформировало большинство армейских подразделений и вместо этого создало добровольческие корпуса. Они состояли из надежных офицеров и солдат, а также из националистов и правых добровольцев из кругов богатой и мелкой буржуазии, таких, как студенты университетов. Члены этих корпусов переняли милитаристский и консервативный этос имперской элиты военного времени, и военные среди них считали, что на фронте они обнаружили новую и превосходящую форму социализма, а именно, «социализм окопов». Это был социализм, который переплетался с немецким национализмом — вместо так называемого «еврейского» интернационализма, то есть, это был «национал-социализм». С помощью такого менталитета корпус добровольцев задушил революционные силы в Берлине, Мюнхене и других местах с особой жестокостью. В январе 1919 г., например, были зверски убиты революционные вожди Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

Историки не без причины считают эти добровольческие силы «протонацистскими», потому что они послужили образцом для партии, которую Гитлер сформировал в Мюнхене и назвал «национал-социалистической». Немецкая элита, во всяком случае, была под впечатлением от действий этих боевиков-добровольцев. Она пришла к выводу, что такие решительные боевики смогут не только раздавить революцию, но и повернуть вспять демократизацию.

Было ясно, что такие парамилитаристские силы или подобные им организации могут быть особенно полезными для создания и поддержания особого рода авторитарной системы, в которой смогут процветать промышленники, банкиры и знатные землевладельцы.

Элита Италии пришла к такому же выводу несколько позже. В Италии в нее входили кроме промышленников, банкиров и землевладельцев, еще и королевская семья, Ватикан и армейское командование. После Великой войны Италия в течение нескольких лет находилась в революционной ситуации, так называемой Бьеннале Россо в 1919–1920 годах. Тогда дело дошло до важных демократических реформ, таких, как введение восьмичасового рабочего дня.

Но затем итальянская версия добровольческого корпуса, жестокие squadristi Фашистской Национальной партии Бенито Муссолини, подавили революционное движение. Элита позволила Муссолини прийти к власти через инсценированный марш на Рим, чтобы он осуществил то, чего они от него хотели: ликвидацию демократии, включая всеобщее избирательное право, отмену социальных реформ, таких, как восьмичасовой рабочий день, принуждение рабочих к труду за более низкую заработную плату и наведение среди них жесткой дисциплины, а также ликвидацию как профсоюзов, так и Социалистической и Коммунистической партий. Королевскому дому и знати было позволено сохранить свою власть и богатство и даже увеличить их. С Ватиканом Муссолини заключил Латеранские соглашения. Они положили конец отделению церкви от государства и содержали в себе огромные финансовые и другие преимущества для католической церкви, такие, как законы против развода и привилегированную роль для церкви в системе образования.

Муссолини добился в Италии того, чего европейская элита в 1914 году надеялась добиться путем войны: он повернул часы вспять во многих отношениях к старорежимному времени, ко времени до установления светского итальянского государства в 1860–1870 годах. Для итальянских семей промышленников — таких, как семьи Пирелли и Аньелли — Муссолини, как и следовало ожидать, оказался полезен не только потому, что при нем упразднили социальные достижения, обеспечили низкую заработную плату и ликвидировали рабочие партии и профсоюзы. Его агрессивная программа вооружения также обеспечивала им выгодные заказы. Более того, его жестокая империалистическая политика обеспечивала Италии колонии и вассальные государства, вроде Эфиопии и Албании. Их сырье, рынки сбыта и дешевая рабочая сила оказались очень полезны итальянским промышленникам.

Не только итальянская, но и вся остальная европейская элита была в восторге от антидемократических достижений Муссолини. Когда в 1926 году в Великобритании произошла всеобщая забастовка, Черчилль пришел в ярость. Он предложил встретить бастующих шахтеров пулеметным огнем и сказал, что Муссолини «оказал миру великую услугу, продемонстрировав, как надо сражаться с подрывными силами». Черчилль хвалил итальянского диктатора, называя его «римским гением» и прежде всего за то, что он был оплотом против коммунизма. Два других представителя британской элиты, которые не скрывали своего восхищения Муссолини — Дэвид Ллойд Джордж и генерал Дуглас Хейг. После посещения фашистской Италии последний заявил, что «нам нужен кто-то подобный Муссолини в нашей собственной стране».

Муссолини также произвел большое впечатление на немецких промышленников. Немецкие добровольческие отряды сделали полезное дело для элиты, подавив революцию, но ей по-прежнему мешала «эта отвратительная, чрезмерно демократическая Веймарская республика». Она очень надеялась на появление «немецкого Муссолини», который освободил бы ее от всего этого бремени демократии. Этот спаситель появится на сцене несколько позже, в 1933 году, в лице Адольфа Гитлера. Прежде чем мы рассмотрим появление и карьеру этого первого среди равных в рядах фашистов, мы хотим, однако, отметить, что Муссолини пришел к власти не благодаря поддержке итальянского народа, но благодаря поддержке итальянской элиты. Мы увидим, что и в случае с Гитлером это так же.

После 1919 года немецкие промышленники, такие как Густав Крупп, Гюго Стиннес и Фриц Тиссен, получили гораздо больше политического влияния, чем аристократы и крупные землевладельцы, игравшие в Германии ведущие роли до 1914 года. Но в послевоенной Веймарской республике они смогли избежать революции только путем ее жестокого подавления и проведения в жизнь демократических реформ. Поэтому элите приходилось считаться с интересами пролетариата, его профсоюзов и партий — реформистской социал-демократической СДПГ и новой коммунистической КПГ. Консервативные буржуазные партии, представляющие интересы немецкой элиты, вряд ли могли конкурировать на выборах с популярными социалистами и с коммунистами. Но они себе нашли партнеров в реформистской социалистической СДПГ, в ряде мелкобуржуазных либеральных партий и в лице крупной консервативной католической Центристской партии[27]. Таким образом можно было формировать различные правительственные коалиции в течение многих лет, в то время как КПГ была изгнана в ряды оппозиции. Но как долго это могло продолжаться? И что произойдет, если СДПГ и КПГ когда-нибудь помирятся и вместе сформируют левое правительство? Промышленники очень беспокоились по этому поводу. Кроме того, в Веймарской республике профсоюзы также играли определенную роль: работодатели, к их сильному недовольству, должны были считаться с требованиями своих работников по поводу заработной платы, рабочего времени и других нежелательных для них социальных расходов. Немецким промышленникам, таким образом, была очень не по душе демократическая Веймарская система, и они мечтали о режиме во главе с сильным лидером, который разделял бы их видение мира.

На фоне болезненного поражения Германии в Первой мировой войне, революций в России и Германии и подъема хрупкой Веймарской демократии, на сцену немецкой истории в Мюнхене вышел бывший фронтовик Адольф Гитлер. Он взял на себя руководство поначалу незначительной ультраправой партией, которую он окрестил как Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei (NSDAP) (Национал-социалистическая немецкая рабочая партия) — совершенно неуместное и вводящее в заблуждение название. Ни сам Гитлер, ни его друзья по партии не были рабочими. Гитлер был сыном богатого австрийского таможенника. Кроме того, Гитлер испытывал отвращение ко всему социалистическому. Он понял, однако, что дух времени был антикапиталистическим и даже революционным, и что социалистический ярлык, отождествление себя с рабочими и революционные речи были полезными для того, чтобы хорошо выглядеть в глазах простого народа, чтобы получить его поддержку и его голоса на выборах. Гитлер не был ни демократом, ни защитником народного дела, он был демагогом и популистом, который манипулировал народными массами. Гитлер сознательно и систематически искал поддержки у крупных промышленников. В разговорах с промышленниками, банкирами, помещиками, высокопоставленными военными, а также другими богатыми и влиятельным немцами, которые, как и он сам, всей душой ненавидели социализм, Гитлер подчеркивал, что целью его партии было не что иное, как разрушение и уничтожение «марксистского видения мира», и что он знал, как можно отвлечь рабочих и вообще рядовых немцев от марксистских интернационалистических идей — этого «не-германского» социализма, который ввел их в искушение. Эти аргументы произвели на представителей элиты большое впечатление, потому что, как уже было сказано, консервативные политические партии, отстаивающие их интересы, не могли добиться хороших результатов в рамках системы, основанной на всеобщем избирательном праве. Человек, который был готов учитывать их интересы и в то же время имел возможность получить народные голоса на выборах, казался им весьма приятным и полезным. Также произвел на них впечатление и тот факт, что Гитлер был готов очень решительно действовать против коммунистов, социалистов и других левых элементов.

Поэтому неудивительно, что Гитлер быстро начал получать финансовую и иную поддержку от значительного числа промышленников с хорошо известными именами, таких как Фриц Тиссен, Хьюго Стиннес, Эмиль Кирдорф и Эмиль Ганссер. Видные представители других «колонн» немецкой элиты также благословили его, например, генерал Эрих Людендорф. Гитлер начал даже получать поддержку от иностранных банкиров и промышленников, особенно из Швейцарии и из США, например, от пресс-магната Уильяма Рэндольфа Херста, от автопроизводителя Генри Форда, от Уолтера С. Тигла, генерального директора компании «Стандард Ойл» и от Дюпона, главного исполнительного директора одноименного треста.

Однако многие промышленники и представители высшей буржуазии и дворянства не проявили никакой положительной реакции на попытки сближения со стороны Гитлера. Они считали ниже своего достоинства связываться с австрийским эмигрантом из мелкобуржуазного и потому низшего сословия, и по-прежнему не доверяли его «социалистической» партийной программе и его «антикапиталистической» и «революционной» риторике. На партийно-политическом уровне они оставались лояльными традиционным консервативным и либеральным партиям. И все же финансовая поддержка со стороны крупного бизнеса и банковских финансистов была для Гитлера чрезвычайно важна, потому что это был единственный способ поддерживать и сохранять его партию. Взносы членов партии были недостаточны для того, чтобы покрывать высокие расходы[28]. И для того, чтобы добиться крупной победы на выборах, «выручка» по-прежнему была недостаточной. Как подчеркивал в своей книге «La democrazia: Storia di un’ideologia» итальянский историк Лучано Канфора, тогда, как и в наше время, приходилось «фабриковать» результаты выборов. Это требовало вложения огромных сумм, а такого капитала НСДАП еще не могла наскрести. Ситуация кардинально изменилась, когда в конце 1929 г. разразился мировой экономический кризис, который особенно сильно ударил по Германии. Только тогда Гитлер действительно стал интересен большинству крупных немецких промышленников и банкиров и элите всей страны вообще. Тогда он стал в их глазах потенциально сильным лидером, способным и готовым решить как экономические, так и политические проблемы приемлемым для элиты способом.

Вместе с Великой депрессией на горизонте снова появился призрак революции. Многие немцы, особенно фабричные рабочие, которые тогда еще составляли примерно половину от общей численности работающего населения, рассматривали мировой экономический кризис как предсмертную агонию капиталистической системы и стали задумываться о революции на русский лад: тогда многие из них вышли из рядов СДПГ и вступили в КПГ. Нижние слои среднего класса — фермеры, канцелярские работники, мелкие самозанятые, лавочники, низшие чиновники, учителя и т. д. — напротив, боялись социального упадка и пролетаризации. Они все больше поддавались соблазну со стороны гитлеровского национал-социализма — то есть, псевдосоциалистической и псевдореволюционной идеологии, которая во всех проблемах винила не саму капиталистическую систему, а евреев, коммунистов, международных плутократов и прочих козлов отпущения.

Кроме того, нацисты в своих «социалистических» и «антикапиталистических» речах рисовали для простых людей картину так называемого эгалитарного народного общества (Volksgemeinschaft), в котором все немцы стали бы Volksgenossen («народными товарищами») — общественно полноправными и равноправными членами «народа господ» (Herrenvolk), который, якобы, был на голову выше всех других народов, особенно евреев и прочих «недочеловеков» (Untermenschen). Все больше и больше представителей мелкой буржуазии покидали партии среднего класса и присоединялись к гитлеровской НСДАП. От этого они ожидали больших выгод, таких как закрытие так называемых «еврейских» крупных магазинов, которые конкурировали с мелкими лавочниками, субсидий фермерам и малым предпринимателям, снижения процентных ставок по кредитам, чтобы освободиться от навязанного банками «процентного рабства» и так далее.

С этого момента НСДАП стала единственной праворадикальной партией, которую поддерживала значительная часть простого народа. Многие рабочие также мечтали о том, чтобы стать мелкими буржуа, и они, наряду с безработными, тоже соблазнились пением нацистских «социалистических» сирен.

Однако рабочие внутри НСДАП всегда были мало представлены по сравнению с их долей в населении. Победы на выборах НСДАП осуществлялись не за счет рабочих партий (СДПГ и КПГ), а за счет традиционных буржуазных партий. Несмотря на свое название, НСДАП никогда не была настоящей трудовой партией.

Конечно, немецкие промышленники и банкиры поддержали нацистскую интерпретацию кризиса с его, главным образом, еврейскими козлами отпущения, предпочитая ее левому и, прежде всего, коммунистическому объяснению, которое обвиняло в кризисе капитализм, а значит, и капиталистов, то есть, их самих. Они надеялись, что Гитлер получит достаточное количество голосов на выборах хотя бы для того, чтобы не позволить левым завоевать большинство. Более того, им было ясно, что если Гитлер придет к власти, то он осуществит для них все то, чего они ожидали и о чем мечтали. Их дела шли не так уж плохо и во время кризиса — они продолжали получать прибыль, но она могла бы быть больше, гораздо больше. Например, автомобильный сектор ожидал многого от крупномасштабной программы перевооружения. Но перевооружение нарушало Версальский договор, а это было рискованным делом как для традиционных веймарских партий, так и для левых. Однако Гитлер ясно дал понять, что в случае его прихода к власти на него можно было рассчитывать для проведения такой внешней политики. Он рисовал перед нетерпеливыми немецкими промышленниками — и банкирами, и генералами, и помещиками — не только выгодную программу перевооружения, но также и агрессивную реваншистскую внешнюю политику, которая уничтожила бы результаты поражения 1918 года и реализовала бы все огромные амбиции немецкой элиты 1914 года. Германия смогла бы отвоевать потерянные территории, а, возможно, и завоевать новые зарубежные земли, богатые сырьем. И под руководством Гитлера Германия также захватила бы необъятные территории Восточной Европы, с ее сырьем, ее плодородными землями, ее неисчерпаемым запасом дешевой рабочей силы и многим другим — этот Lebensraum («жизненное пространство») для миллионов немецких Volksgenossen, которые колонизировали бы эти восточные земли. Некое современное повторение германского средневекового движения Drang nach Osten, так напоминающее завоевание Дикого Запада американцами. Было очевидно, что реализация этих планов повлекла бы за собой уничтожение Советского Союза, но это их не смущало. Немецкая элита презирала эту колыбель международного коммунизма так же, как и сам Гитлер.

Планы Гитлера в социальной сфере также радовали элиту.