Временами Пердун закрывал себе лицо маской-балаклавой — при этом его все, как по команде, переставали узнавать — и слонялся взад-вперёд по центральной территории Березани, окружённой берёзовым частоколом. Когда он в образе «больничного сторожа» подходил к вырытой в дальнем углу глубоченной яме, то сторожевые свиньи, сидящие там на цепях, подбегали к нему и ластились.

В ответ Пердун, казалось, проникался ласковыми чувствами к сторожам. Одну свинью потрепал по загривку, вторую, третью… Четвёртую, правда, он то ли задушил, то ли свернул ей голову. Пердун — он такой непредсказуемый! Кто знает, что ему взбредёт в следующий миг?

Кажется, убийство свиньи пошло Пердуну на пользу. Немного повеселел, успокоился. Правда, в тот же день на обеде объявил доктору Гроссмюллеру:

— Я желаю съесть капитана Багрова.

— Да что вы такое говорить! Как так можно делать шутка! — возмутился герр Дитрих. — Мы есть договорились с капитан Суздальцев!..

Гроссмюллер сыпал громкими возражениями, а Каспар за спиной Пердуна подавал ему какие-то знаки. Мол, уймись, дорогой коллега, Пердуна возмущёнными речами не остановишь — раздразнишь только.

— Друг Гроссмюллер, — сказал мутант якобы спокойным тоном, но от этого напряжённого спокойствия смолкло всё и вся в обеденной зале, — друг Гроссмюллер, кажется, до сих пор не определился, кому он друг: нам или капитану Суздальцеву?

Тут инициативу быстренько перехватил Каспар Вирхоф. Он поспешно объяснил, что доктор Гроссмюллер — убеждённый европеец, а значит, по определению не может быть другом какому-то там капитану Суздальцеву. И чем единственно объясняются несправедливые слова доктора, так это привычкой выполнять взятые на себя обязательства.

— Дурацкая привычка! — надулся Пердун. — Ну ладно, если вам так важно, чтобы капитан Багров остался живой, — он со значением поглядел в лицо каждого из германцев, а также заглянул в глаза Горана, — так тому и быть. Но съесть его сегодня на ужин я всё равно желаю. У капитана ведь имеются какие-то части тела, без которых он выживет? Например, нога!

— Вы верно подметили, друг Пердун: нога! — радостно воскликнул Каспар, попутно показывая знаками Дитриху, чтобы тот помолчал. — Нога капитана будет чудесным компромиссом! Это же гениально: рана, полученная пациентом — она как раз на одной из ног. Если мы эту конечность, к примеру, ампутируем — никто и слова не скажет. Не сумели спасти — да, такое бывает!

Горан слушал товарища по Люблянской разведшколе, и покрывался холодным потом. Ну, Каспар… Что он такое городит? Неужели на самом деле… Нет, весь мир сошёл с ума. Так ведь не делают.

Но вслух ничего не сказал. Даже когда герр Дитрих Гроссмюллер с гордо поднятой головой вышел из-за обеденного стола с заявлением:

— Я в этот неблаговидный дело не желаю принимать никакой участие!

— «Неблаговидный дело»! — передразнил Пердун. — Кажется, ваш доктор, друг Каспар, чего-то важного не понял. Он думает, благовидность моих дел зависит от его разрешения. Зря! — он зашёлся в пароксизме смеха, потом резко посерьёзнел. — Друг Каспар! Ты видел мою коллекцию, а твои товарищи — ещё нет. Своди-ка их, покажи. Там сейчас везде открыто.

Вирхоф побледнел, но кивнул.

— И запомни, друг. Если к ужину мои повара не успеют приготовить капитанскую ногу — моя коллекция пополнится. Может, и не одним экспонатом! — и Пердун, смачно рыгнув, встал из-за стола.

Дальнейшее Горан запомнил фрагментами.

Дорога к больничному бараку.

Нет, сперва Каспар Вирхоф разыскал Дитриха Гроссмюллера, но тот решительно отказался куда-либо идти по указке Пердуна. Никакие коллекции его не интересуют, заявил прославленный доктор, и заведомо ни в чём не убедят. На том с Гроссмюллером и разошлись, и Вирхоф качал головой.

А вот тогда уже началась дорога к больничному бараку. Трое: Каспар, Фабиан и Горан — вошли в старое пустое здание, где сейчас находились только двое раненых. Багров и Зоран. Дежурство у их постелей недавно само собой отменилось — как-то так вышло. С тех пор, как медики и Горан переселились к Пердуну в Председательский дом, многое поменялось.