И вот его кулак, летящий мне в лицо, вдруг неожиданно заискрил, а после вспыхнул ярким обжигающим пламенем. Чувство опасности взвыло и я, на полном автомате, просто отбил в сторону этот дурацкий по своей прямоте удар ребром раскрытой ладони – бойцом Варфоломеев был просто никаким! А вот то, что произошло дальше, ввергло меня в самый настоящий ступор: рука мажорика в том самом месте, где соприкоснулась с моей ладонью, переломилась и оторвалась, словно была слеплена из дерьма и, орошая все вокруг брызгами крови, улетела далеко в кусты.
Пока Варфоломеев пялился на фонтанирующую кровью культяпку, видимо, пребывая в шоке, двое его подпевал-шестерок испарились с места преступления, словно их никогда тут и не было. Едва они исчезли, кусты затрещали и на полянку вломился взмыленный, словно загнанная лошадь, мужик в форме комиссара государственной безопасности третьего ранга.
– Коля! Сынок! – воскликнул мужик, бросаясь к покалеченному и истекающему кровью мажорику. – Что же… Да что же это… – запричитал он, подхватывая заваливающегося на землю Варфоломеева. – Медика сюда! Срочно!
За комиссаром госбезопасности из кустов на поляну выскочил старший наставник Болдырь, следом за наставником – растрёпанная, но уже пришедшая в себя Надюшка. И последним, кто бы вы думали? Товарищ оснаб, собственной персоной! И я так подозреваю, он все время находился где-то здесь, скрываясь на территории училища.
Едва появившись, Болдырь, слегка подвинув комиссара в сторону, тут же перехватил потерявшего сознание мажорика из рук отца. Затем со сноровкой, выдающей в нем немалый санитарно-боевой опыт, принялся останавливать хлещущую из раны кровь, для начала перехватив окровавленную культю, из которой торчали наружу белые обломки костей, сброшенной с себя портупеей. Оснаб лишь на секунду присел на корточки перед сомлевшим Варфоломеевым, поднялся на ноги, внимательным взглядом впившись в мое «помятое» сапогами отморозков лицо. Видок у меня, наверное, был еще тот – распухший и разбитый в кровь нос, заплывшие глаза и беззубый провал рта, лишенный вставной челюсти. Ну просто воплощение вселенской красоты и мужественности!
Оставив сына на попечение старшего наставника, «освободившийся» от горькой ноши комиссар, тоже поднялся на ноги. И выражение его лица не сулило мне ничего хорошего, даже больше – оно требовало мгновенной и сиюминутной «сатисфакции», а точнее – мести! За мгновение до того, как он напал, его глаза полыхнули жарким огнем преисподней и в мою сторону покатился всепожирающий вал огненной стихии.
– Не сметь! – гаркнул во всю мощь легких оснаб. – Под трибунал пойдешь!
Но остановить огненный ад было уже невозможно! Я собрался с духом, приготовившись сгореть заживо. Земля сначала задрожала, а потом резко всколыхнулась (мне удалось устоять только потому, что к тому моменту мои ноги погрузились в землю почти по щиколотку), да так, что рядом с хрустом вывернуло из земли с корнями громадный тополь, упавший поперек огненного вала. Но это препятствие не остановило огненную стихию, буквально в считанные мгновения от могучего исполина осталась только жалкая горстка пепла.
«Похоже, что это точно конец!» – мелькнула в голове мысль, когда огонь почти лизнул мои седые волосенки, заставляя их скрутиться от жара. Лицо опалило, и я почувствовал, как спекается на губах бегущая из носа кровь. Я закрыл опаленные веки и с силой сжал кулаки, желая, чтобы этот кошмар поскорее закончился. Земля «с утробным ревом» еще сильнее взбрыкнула, а после все резко затихло…
Глава 27
Товарищ Сталин неторопливо прохаживался по кабинету, заложив одну руку за спину. Во второй руке он сжимал уже потухшую трубку, покусывая и без того погрызенный мундштук. Перед ним навытяжку стояли, полируя глазами пол, словно нашкодившие малолетки, нарком Берия и оснаб Петров.
– Итак, товарищи, – наконец закончил нервно дефилировать по кабинету Хозяин, – нэ прояснитэ ситуацию? Как можно было так позорно обо… – Сталин, собравшийся грубо выругаться, сдержался, и подобрал «более нейтральную» формулировку, – опростоволоситься?
– Виноваты, товарищ Сталин! – не сговариваясь, но в один голос ответили провинившиеся.
– Это очень хорошо, товарищи, – все так же недовольно произнес Иосиф Виссарионович, но Берия, прекрасно разбирающийся в мельчайшей мимике и реакциях вождя (из речи которого к тому пропал жесткий акцент), уже понял, что их с Петровым сегодня «пронесло», – что вы не стараетесь умалить степень своей вины, и не пытаетесь переложить груз ответственности друг на друга… – Хозяин неторопливо занял свое главенствующее место в кабинете и жестом пригласил за совещательный стол подчиненных:
– Присаживайтесь, товарищи – будем разбираться.
Дождавшись, когда Берия и Петров займут свои места, он продолжил:
– Заслушаем для начала товарища Петрова… – Сталин достал из стола распечатанную пачку «Герцеговины Флор» и принялся неспешно набивать трубку. – Вы готовы, товарищ Петров?
– Готов, товарищ Сталин! – Голос оснаба не дрогнул, хотя он прекрасно понимал, что балансирует на самом краю пропасти.
– Петр Петрович, как же так вышло, что Силовое отделение военного училища пострадало настолько серьезно? – не глядя на Петрова, произнес Иосиф Виссарионович, продолжая увлеченно набивать трубку. Петрову на мгновение показалась, что вождя намного больше интересует этот процесс, нежели его оправдания. Но, конечно, на самом деле это было не так – вождь прекрасно умел слушать и анализировать. – По сути – разрушено все! Нанесен непоправимый урон всей Силовой и материально-технической базе! Некоторые уникальные артефакты и вовсе оказались утрачены безвозвратно! А отголоски вашего «локального Армагеддона» прокатились разрушительным цунами по всей юго-восточной окраине Москвы!
– Виноват, товарищ Сталин…