Книги
Познание смыслов. Избранные беседы
Возвращаясь к вопросу: думаю, что дело не в этом. Дело в том, что западный империализм в конце XIX века восстал против глобального либерализма. Глобальный универсальный либерализм (тоже как бы западный), охватывающий весь мир некой «усреднённой» универсальной цивилизацией, в которой все вертикальные ценности стёрты, смыты, мотивации высшего порядка упразднены, – вот западный империализм, который базируется на вертикальных ориентирах, на духовных мотивациях, взбунтовался. И если посмотреть на логику того же Рене Генона, он говорит, что осколки и всё ещё присутствие традиционалистских истин, сверхчеловеческих истин сохранились на Востоке, а на Западе от этого осталась мёртвая буква, – христианство стало мёртвой буквой, католицизм (а он католик по рождению) стал мёртвой буквой.
На самом деле он это не акцентирует, но по его тону мы слышим, что он считает эту ситуацию абсолютно неправомерной. Запад в духовном смысле провалился, превратился в нечто убогое. Восток, поставленный на колени военной и административной силой, превращённый частично в колонию, частично в полуколонию, в зависимую территорию, – от чего он зависит? Восток стоит на коленях перед либералами, которые представляют собой не Запад в его мистериальном значении, он стоит на коленях перед либералами, которые знать не знают и не хотят ничего знать о «духовных ценностях», о «высшем смысле», ради которого все мы живём. Просто как бы борьба за ресурсы, борьба за то, чтобы хорошо качать нефть, контролировать финансовые потоки, ресурсы, и так далее.
Это отвергается. Но на самом деле предлагается восстание во имя западного империализма, который построен на духовной ценностной основе. Это скрыто всё, это достаточно завуалировано, то есть он делает реверансы перед Востоком, который сохранил именно этот символический потенциал («тайное знание»). Но возмущение тем, что Запад является духовным банкротом, и неприятие этой ситуации, просто проходит сквозь все тезисы и всё мировоззрение Генона и его учеников.
Бунт, который у Генона зашифрован, а у Эволы уже открыт. Потому что Ю. Эвола – это человек, который стоит на платформе ариософии, человек, которого итальянские фашисты ошибочно принимали за своего в силу его империалистического радикализма, да который попросту написал книгу «Языческий империализм», где сказал, что христианство есть убогая синкретическая религия, которая по своей сути сформирована периферийными существами без пола, людьми третьего пола, «людьми лунного света». Это такая женственная доктрина, которая лишает героической остроты западную цивилизацию. А западная цивилизация вся выстроена вокруг мужского кшатрийского драйва. Это цивилизация воинов, это цивилизация Рима, это цивилизация лязгающих мечей, бьющих о щиты легионов, которые идут в атаку с орлами, и так далее. Здесь мы имеем дело с достаточно откровенным посылом. Но понятно, что когда, тут же воспользовавшись этим, левые популисты начинают тыкать пальцем и говорить «фашизм, фашизм», то это глупое упрощение. Потому что Эвола гораздо страшнее для этих левых популистов, они даже не подозревают, насколько. Потому что для него фашисты – в итальянском контексте – это люди, которые вышли из среднего класса, из рабочих, из мелкой буржуазии, которые являются популистскими демагогами. Непричёсанные грязные люмпены – вот кто такие фашисты. И когда (я по-моему это упоминал, но нелишне будет повторить) Муссолини предложил ему стать главным редактором одной из центральных, если не центральной, партийной газеты, он мягко ему ответил: «Ведь я же не фашист, дуче». И сказал это, конечно, мягко, но с пренебрежением: то есть «я живу принципами орденского рыцарства, а вы мне предлагаете стать заведующим месткомом в каком-то социал-демократическом управлении, системе».
Но был же левый фашизм, а был и правый фашизм. Вот левый фашизм сразу остаётся за скобками: это Штрассер, это национал-большевизм, – это всё понятно. Был правый фашизм, или правый нацизм, который не так вызывал отвращение у людей, подобных Ю. Эволе. Но, более того, сам Генон солидарен был с определёнными фашиствующими элементами католицизма (с Дарланом[87], например). С некоторыми именами, которые представляли собой праворадикальный католицизм, Генон позволял себе в конце двадцатых годов определённое сотрудничество. Потом он, правда, сожалел, что это было потерянное время, но факт есть факт. Это, конечно, не вишистский фашизм. Во время вишизма Генон очень ловко жил в Египте – удалился, так сказать, от тех проблем, которые…
Он принял ислам в 1912 году, то есть до Первой мировой войны. Это тоже, кстати, интересный вопрос. Ведь ислам принял не только он, ислам приняли почти все его ученики, самый широкий круг. Но опять же – какой ислам? Ислам суфийский, тарикатский. Можно сказать, что они «технически» приняли ислам, потому что если мы посмотрим на тысячи страниц, написанных Геноном (у него больше дюжины сборников только посмертных статей, которые были опубликованы после его смерти, а при жизни – это 20–30 книг по 300 страниц в среднем), конкретно исламу в этом огромном массиве глубочайших знаний посвящено две или три статьи. Я думаю, это сто страниц, но скорее всего меньше.
У него знаменитая была такая статья «Тайны буквы Нун», «нун» – это арабская буква в виде ковчега с точкой на нём. Какие-то периферийные тексты. Про ислам он предпочитал вообще не писать. Большая часть того, что он написал, посвящена самым прилежным и позитивным настроем, на минуточку, индуизму, то есть предельному и максимальному выражению язычества, на втором месте – даосизм (написал книгу «Великие триады»), где-то упоминал христианство («Символы священной науки», «Символизм креста»). Где ислам? Ислам – это парочка статей и какие-то ссылки. Нет у него ислама никакого…
Потому что ислам, авраамическая Традиция монотеизма, разрушает его главную концепцию. Главная концепция Генона – это единство Традиций вообще. Вот есть единая Традиция, она проявляется в разных вариантах. Проявляется, допустим, в индуистской метафизике, и проявляется в монотеистической авраамической религии, которые о том же самом, но в сниженном варианте. Потому что высокие истины индуизма и даосизма уже не вполне адекватны и не вполне усвояемы современным человеком. И поэтому для людей попроще, для людей с ограниченным потенциалом духовного восприятия посылаются пророки. И это всё приходиться исправлять. Приходит Моисей – это хорошо, но его приходится дополнять каббалой. Каббалистические мудрецы поднимают это для избранных до некоего уровня, адекватного общему эзотеризму, общему потенциалу Традиции. Приходит пророк Мухаммад – соответственно нужно его исправлять и поднимать с помощью суфизма: суфийские мэтры всё корректируют, дополняют, рассказывают. На экзотерическом уровне сказали, что «дважды два – четыре», а вот в гильбертовых пространствах, скажем так, это не совсем так, у Лобачевского это не совсем так: дважды два уже не совсем четыре.
На самом деле, если бы Генон сосредоточился на исламе, он быстро попал бы в ситуацию, очень неудобную для себя, мягко говоря. Потому что есть не одна Традиция, а две Традиции: одна Традиция – это действительно Традиция языческая, Традиция, основанная на созерцании (contemplatio); а другая – Традиция Откровения, которая абсолютно идёт вразрез, перпендикулярно, абсолютно враждебно этой языческой Традиции. Это Традиция не созерцания, потому что созерцать нечего. Откровение приходит из Той Сферы, которую человек не может воспринимать, не может созерцать, потому что между ним и человеком нет аналогий. В языческой метафизике между тем, что внизу, человеком с его восприятием, и тем, что вверху, есть определённый мост или иерархия эшелонов манифестаций, когда мы можем подняться к некоему верху. А Откровение приходит Оттуда, куда никакая лестница не ведёт – там чёрная дыра. И это всё о другом, абсолютно о другом. Я думаю, что Генон прекрасно понимал, о чём речь, но он заметал это всё под ковёр: одна Традиция и всё, всё остальное – издержки партикулярности, издержки особой формы изложения. Дескать, это религия, это то, что обращается к человеку с его эмотивным, аффектируемым, психическим потенциалом.
Не будем забывать, что он француз и он писал по-французски. И в первую очередь его книги были доступны франкофонной публике. Что такое франкофонная публика, будет понятно, если мы посмотрим на фотографии, которые французские солдаты из Алжира слали домой, где они позируют с отрезанными головами алжирских борцов сопротивления: они слали эти фотки своим девушкам, матерям и так далее.
В своё время мне попала в руки интересная книга «Учебник католической теологии для семинарии» для молодых кюре, которых выпускали французские семинарии. Толстенный учебник, основанный на Фоме Аквинском, на атомизме. Так вот, конец этого учебника был посвящён анализу того, что такое ислам, поскольку почти всё колониальное пространство французской империи, связанное с Африкой, было мусульманским. Про Вьетнам там ничего не сказано, а про мусульманство там сказано достаточно много, и сказать, что это глубочайшая кипящая ненависть, – это не будет преувеличением. Про орден Сенусийя[88] там сказано, что вот эти сволочи возглавили сопротивление французской администрации, французскому присутствию. Как бы французское присутствие – это божественное присутствие, а эти черти с рогами позволили себе выступить против него. Это примерно как о чеченцах после взрывов домов в Волгодонске и в Москве.
Я подчёркиваю, это часть, большая историческая глава об исламе в учебниках теологии для выпускников духовных семинарий, которые готовили священников для сельской Франции, для глубинки. Это форматирование исламофобов на самом раннем уровне. Это 80–90 годы XIX века – никакого там ещё «11 сентября», никаких таких коллизий, никакой «арабской весны», никакой «Ниццы», «Брюсселя», а просто установка на то, что это исчадие ада, их надо мочить.
Я к чему это всё излагаю: Генону, который принял ислам, приходилось писать по-французски в среде, которая позволяла себе вот такие исторические справочки в учебниках по теологии. Если бы он пустился в рассуждения, какой ислам хороший…
Дождался бы во всяком случае как минимум непонимания. А ему хотелось быть понятым. Поэтому он на безопасный индуизм перешёл. Но контраст очень сильный, потому что об индуизме с придыханием и очень глубоко пишет человек, который выбрал ислам как официальную свою принадлежность.
Интересно, что первая его книга – «Общее введение в изучение индуистских доктрин» – была принята очень двойственно. С одной стороны, её поддержал католический философ, который был тогда на подъёме, шёл к пику известности и славы как католический мыслитель, – Жак Маритен. Очень известный философ, неотомист, большой человек в католическом интеллектуальном мире. Он поддержал эту книгу. Против неё выступил – и его рекомендации заблокировали путь Генона в академическое пространство, отрезали его от академического мейнстрима, – Сильвен Леви, известнейший индолог на тот момент, который просто подверг уничтожающей критике. Почему? Конечно же, Сильвен Леви стоял на платформе глобального либерализма – того самого, против которого взбунтовался традиционализм, западный империализм. Он стоял на позициях рационального глобального мирового порядка, который весь плоский, двумерный, горизонтальный и исходит из чисто прагматических целеполаганий.
Естественно, что в этом контексте индуистские доктрины можно изучать только как культурный феномен: «Вот, есть какие-то люди, живущие в этом уголке земли, у которых есть набор таких верований, вот, мы это будем изучать, во что эти люди верят; как бы это ни было странно, но тем не менее мы как учёные должны просто систематизировать знания о том, что у них там в голове делается». А идея Генона о том, что это объективная истина и что они не просто человечки верующие, бегающие по Индостану, а что это некая объективная истина, которая передаётся, что индуистские доктрины являются депозитарием фундаментальных правд реальности, – это дикая идея. Человек должен быть представителем западного рационализма, а становится на сторону этих дикарей и говорит, что эти дикари, эти архаичные персонажи в тюрбанах, оказывается, имеют отношение к какой-то объективной реальности, что они что-то знают, что нам не открыто. Это полная чушь для Сильвена Леви, рационалиста и глобалиста. Во-первых.