Английские газеты злоупотребляли своей свободой: они могли намеренно печатать самые нелепые слухи об известных особах в надежде получить от них отступные за изъятие подобных материалов. Однако если они слишком забывались, на газеты можно было подать в суд за клевету.
Наряду с литературными и научными журналами, где печатались масоны, появились и масонские периодические издания. Англичанин Уильям Престон основал «Масонский монитор»; в России позже печатался «Свободнокаменщический магазин». Ложа Великого Востока Франции до 1788 года издавала альманах «Государство Великого Востока». В Германии подобные публикации велись уже давно, хотя некоторые считали, что издание газеты противоречит принципам общества, поскольку нарушает тайну.
Впрочем, масоны были активными «журналистами». В России А. Нартов и А. Сумароков сотрудничали с еженедельным журналом «Праздное время, в пользу употребленное», выходившим в 1759–1760 годах. В 1759 году Сумароков издал 12 номеров журнала «Трудолюбивая пчела», для которого, помимо его самого и Нартова, писали Алексей и Семен Нарышкины. В 1760–1762 годах в Москве М. М. Херасков выпускал «Полезное увеселение» — наиболее живой из доновиковских журналов. Херасков объединил тесный круг постоянных сотрудников и в стихах и прозе затрагивал вопросы моральной философии. В первой половине 1763 года в Москве поэт И. Ф. Богданович, служивший переводчиком в штате П. И. Панина, издавал «Невинное упражнение». Н. И. Новиков в 1769–1779 годах выпускал сатирические журналы «Трутень», «Живописец» и «Кошелек», затем перешел к журналам просветительской направленности: «Древняя Российская вифлиофика», «Опыт исторического словаря о российских писателях», «Утренний свет». Помимо Новикова журналы издавали масоны И. В. Лопухин, А. Ф. Лабзин и П. П. Бекетов.
Журналистики не чурались и власть предержащие. Екатерина II, охотно занимавшаяся сочинительством, руководила журналом «Всякая всячина», претендовавшим на звание сатирического, но сатира была «в улыба-тельном роде», как выражались современники. Объекты критики обозначались как «некто», «некий», «в некотором городе» и т. д. Те же представления разделял журнал М. Чулкова «И то и се», в двух номерах которого была напечатана статья о вреде размножения журналов.
Однако потребность в печатном слове была велика: А. В. Суворов, например, ежегодно тратил только на иностранные газеты неслыханную по тем временам сумму — около 300 рублей.
Свобода общения
В космополитичном XVIII веке, когда поездки за границу были частью образовательной программы[68] и совершенно обычным делом, а коляски путешественников обгоняли передвигающиеся пешим ходом войска, европейские языки пополняли друг друга. Французский язык обогатился итальянскими, испанскими, немецкими заимствованиями, но больше всего почерпнул из английского, в основном в области политики, государственных учреждений, моды, торговли, спорта и, как ни странно, кухни. Монтескьё и Вольтер, побывав в Англии, по возвращении на родину вводили в обиход новые слова. Так появились
Внешняя политика оказывала влияние на лингвистику. Английская аристократка Элизабет Беркли, впервые побывавшая во Франции вскоре после завершения Семилетней войны, когда ей еще не исполнилось пятнадцати лет, вспоминает, что французы были приятно удивлены, услышав, как юная англичанка говорит на их языке, хотя ее манера речи сильно их забавляла. Зато ее старшая сестра отказывалась учить французский, «воображая, что должна ненавидеть всё французское».
Однако именно англичане придумали слово «галломания». В первые две трети XVIII века французский язык стал языком европейской аристократии. На нем говорили при двадцати пяти монарших дворах, от Турции до Португалии, включая Россию, Швецию, Польшу и Англию; он был языком дипломатии. В этом была заслуга Людовика XIV, проводившего агрессивную внешнюю и внешнеэкономическую политику, сопровождавшуюся культурной экспансией. Фридрих II Прусский писал и говорил по-французски, а Густав III был франкофилом, знал французский лучше шведского и читал в оригинале французских философов. Шведский двор был скопирован с Версаля, там одевались по французской моде. В Швейцарии французский язык получил широкое распространение к 1738 году (с этого времени в Невшателе стала издаваться франкоязычная газета «Экспресс»), а в Брюсселе в середине века уже никто не говорил по-фламандски.
В России моду на всё французское ввела Елизавета Петровна, а к началу XIX столетия вся мелкая торговля и домашнее обслуживание (портные, меховщики, лавочники, горничные, повара, книготорговцы) были отданы на откуп французам. Русские подражали им в туалетах, приветствиях, манерах, повсюду была слышна французская речь. «Удивительно, что сильнее это чувство в Москве, нежели в Петербурге: в столице много иностранцев, поэтому манера поведения определяется коммерцией, в Москве же французские манеры лишь дань моде, — писала на родину англичанка Кэтрин Вильмот. — Странно видеть, как, восхищаясь французскими обычаями, модами и языком, они поносят Буо-напарте — в этом есть что-то наивное. Обед им готовит повар-француз, их детей воспитывают гувернеры и гувернантки из Парижа, безнравственные авантюристы, и в каждом богатом доме у наследника есть наставник-француз, истинный негодяй».
Иностранных путешественников поражало, что многие русские знают до пяти языков и находятся в курсе всех модных новинок европейской литературы. Русские студенты читали в основном французских писателей: Мабли, Руссо, Гельвеция.
Но после Семилетней войны, закончившейся в 1763 году, когда Франция утратила Канаду, Луизиану, Гваделупу, Мартинику, другие Карибские острова и колонии в Индии, ее влияние резко сократилось, зато Англия, создавшая мощную империю, стала ведущей державой. В Европе началась англомания.
Разумеется, поворот не мог произойти в один день, тем более что французский язык, на котором было написано множество научных, философских и литературных трудов, постепенно вытеснил собой латынь и стал средством международного общения. Отцы американской независимости Бенджамин Франклин, Джон Адамс, Томас Джефферсон прекрасно знали французский. Но именно Адамс написал 5 сентября 1780 года: «Английский язык предназначен в ближайшем столетии и в последующие века получить большее распространение в мире, чем латинский в прошлом веке и французский в нынешнем».
Впрочем, чуть раньше, в 1778 году, Персиваль Стокдейл написал в «Исследовании природы и истинных законов поэзии», что английский язык благодаря своему бесконечному разнообразию, несравненной силе, живости, которую он пробуждает в воображении, превосходит все остальные языки мира как язык поэзии. Французскому он отказывал в гибкости и мягкости для выражения патетических чувств и в дерзости и энергии, необходимых для возвышенного. Немецкий же был слишком тяжел. (Вольтер говорил, что немецкий язык создан для общения с лошадьми.)
Интересно, что в личной библиотеке французского короля Людовика XVI, насчитывавшей около пяти тысяч томов, доминировали издания на английском языке: путевые записки, книги по истории, естественным наукам, подшивки журналов и газет; при этом, как заметил Малле дю Пан, директор журнала «Меркюр» и великий репортер конца столетия, «за исключением “Энциклопедии”, все книги из библиотеки побывали в его руках. Он предпочитает английские произведения французским».
Едва 10 февраля 1783 года был заключен Парижский мирный договор, как вчерашние враги — англичане — хлынули в Париж, став предметом обожания королевы, двора и света. В коллежах во время учебных диспутов прославляли уже не доблести и добродетели древних, а нравы и гений англичан. Граф д’Артуа намеревался построить у ворот Парижа мини-город — Новый Лондон. Переводили только английские книги, единственным иностранным языком, которому обучали детей, был английский.
Примечательно, что в XVIII веке из двадцати пяти миллионов жителей Франции менее трех миллионов говорили по-французски или понимали этот язык, остальные использовали в повседневной жизни диалекты — патуа. (Энциклопедисты считали диалекты «искаженным языком».) Французский язык был «языком короля», на нем говорили только в Иль-де-Франсе, Шампани, Босе, Мене, Анжу, Турени и Берри, то есть в центре страны и вдоль течения Луары. Уроженцы Нормандии и Пуату на северо-западе страны, Бургундии и Лотарингии на востоке понимали французский, но общались на своих диалектах. На юге в ходу были только патуа: на них говорили и аристократы, и буржуа. Французский был для них «воскресным языком», звучавшим на торжественных церковных или светских церемониях. То же касается Бретани, Фландрии, Эльзаса и Франш-Конте. Во всяком случае, было очень мало преподавателей, способных обучить французскому (в деревнях даже проповеди читали на диалектах). Большинство учителей были полунищими, работали за гроши, к тому же должны были служить мессу, звонить в колокола, заниматься уборкой. Даже если они знали французский устный, то могли не знать письменный. Учебников было мало, учились в основном по церковным книгам.
Помимо деления на «парижский» французский и провинциальные диалекты существовал еще «версальский» диалект, на котором говорил двор — около сотни избранных, которые, однако, служили примером для подражания (как правило, неудачного). Этот диалект вовсе не был чем-то особенно возвышенным: придворная аристократия использовала в речи крестьянские словечки, проглатывала слоги (вместо «Талейран» говорили «Тальран»[70]); в то время как у парижских буржуа считалось верхом изысканности передавать наилучшие пожелания «госпоже вашей супруге», герцоги называли свою половину попросту «моя жена». Все эти тонкости, которые было невозможно запомнить или заучить, усваивались лишь в процессе длительного общения.
Джакомо Казанова, который в первое время после своего прибытия в Париж потешал своих собеседников ошибками при разговоре на французском языке, звучавшими, однако, весьма пикантно[71], впоследствии крайне гордился тем, что ввел в употребление несколько жаргонных словечек. Уже находясь в Лондоне, он был просто счастлив, услышав одно из них из уст некой дамы полусвета, в которой тотчас признал парижанку, часто бывавшую на балах в Опере.
В век Просвещения сфера образования по своей косности могла сравниться лишь с медициной; несмотря на бурное развитие научно-популярной литературы, в университетах Франции преподавание по-прежнему велось на латыни.