Увидев, что раненый пришел в себя, Максимилиан усмехнулся и направился к дивану.

В голове Олово было ясно-ясно. И каждая деталька: пуговица на рубашке Кауфмана, бронзовые завитушки рамы, решетка вентиляции, горящие на настенном мониторе диоды, каждая мелочь — отчетливо. Олово понял, что умирает.

— Будет больно, — предупредил Макс и принялся стягивать перчатки.

— Я-а хочу покоя, — прошептал слуга.

— Покоя во тьме?

— Я-а хочу покоя.

— Раствориться в Вечном забвении?

— Я уста-ал. — Олово отвернулся. На его глазах блеснули слезы. — Я очень уста-ал, мастер. Я-а снова у черты. Вы помога-аете, но рискуете… Ва-м тяжело, мастер. Я-а тяну ва-ас за собой.

И приник взглядом к обнажившимся кистям Кауфмана.

— Вечное Забвение, Олово, — жестко напомнил Мертвый. — Ты ведь знаешь, что не просто умрешь — ты вернешься на алтарь. Пройдешь жертвоприношение до конца…

— Это мой Путь, — едва слышно прошептал Олово.

— Ты — последний из Гончих Псов, ты унесешь с собой всех братьев. Навсегда. Разве они заслужили этого?

Олово не ответил.

— Будет больно, — повторил Максимилиан и возложил руки на умирающего друга. — Будет очень больно, Пес.

Олово закричал.