Психиатр написал, отдал начальнику. Николай Иванович прочёл, положил в нагрудный карман гимнастёрки. Михаил Маркович беспокойно зашевелился.

— Не бойся, потом сожгу… При тебе, — добавил Николай Иванович, чтобы восстановить хотя бы частично атмосферу доверия между ними. — Итак. Вы настаиваете на опыте?

Михаил Маркович побледнел, но повторил:

— Да. Вы знаете не хуже меня: её самая сильная сторона — она же самая большая слабость. Повышенная чувствительность. В том числе к боли. Опыт необходим.

В свою очередь побледнев, Николай Иванович крикнул злым от напряжения голосом:

— Таисия! Войди!

— Произноси чётко и быстро. Три раза, не останавливаясь, как скороговорку. Никто не должен успеть понять, что ты делаешь, — инструктировал меня Михаил Маркович.

Николай Иванович сидел, навалившись локтями на стол и зажав в пальцах клочок бумаги, на который то и дело взглядывал. Не трудно было догадаться, что там записана контрформула, которой мне никогда нельзя будет узнать. И хорошо, и не надо.

— Поняла.

— Действуйте, — резко бросил Николай Иванович.

— Давай, Таисия, — спокойно скомандовал Михаил Маркович.

Вообще-то я чувствовала, как оба нервничают, хоть и стараются это скрыть. Но в тот момент мне вовсе было не до них. Сердце бешено заколотилось. Получится ли его остановить?

Я закрыла глаза и, как было велено, трижды произнесла скороговоркой несложную фразу. Стала вслушиваться в ощущения. Сердце продолжало биться в обычном режиме. Полминуты, наверное, так прошло, не меньше. Потом — сбой. Ещё удар. Кувырок. И остановка. Я с трепетом ждала, что же будет дальше.

Сказать, что я боялась действия формулы? Как раз наоборот! Больше всего я боялась, что она не подействует, что, как на всех занятиях, которые проводили со мной, сердце постоит немного — и новым скачком сведёт на нет все старания. Тогда я останусь беззащитной.

Появилось ощущение удушья. Я рефлекторно открыла глаза и стала хватать ртом воздух. Михаил Маркович держал меня за запястье: контролировал пульс. Теперь он вперился взглядом в мои зрачки. Он не торопился что-либо предпринимать. «Получилось!» — мелькнуло в голове, но нараставшее удушье мешало радоваться. В глазах потемнело. Михаил Маркович молчал.

Пришла новая мысль: «И это всё? Конец? Глупее не придумаешь. Бессмыслица…»

Сознание гасло. Глухая, слепая тьма неудержимо на меня наваливалась. Почему-то даже тоннельное зрение не включилось. Тьма не обещала возрождения…

И тут Михаил Маркович что-то быстро, громко произнёс, казалось, прямо мне в ухо. Прежде чем окончательно отключиться от действительности, я ощутила сильный толчок, прокатившийся мягкой волной по всему телу. Второй, третий. Судорожный вдох. Вернулся свет, и глаза стали снова различать очертания, цвета…

Психиатр ещё сильнее стиснул мою руку и громко, повелительно произнёс:

— Забыть!