Бог никогда не есть суще-бытующее, о котором человек то так, то иначе знает кое-что, к которому он приближается на различные степени удаленности – нет, боги и их божественность проистекают из истины пра-бытия; то есть каждое вещное представление бога и объясняющие-поясняющие расчеты с ним, например, как с творцом, имеют своей основой интерпретацию суще-бытности как произведенного промышленно присутствия, которое может быть поставлено.

Но как пра-бытие в каждом случае со-бытует себе свою истину или, по крайней мере, держится ее с твердостью и достоинством, дабы стать основой для того, чтобы на нем целиком и полностью покоилось сущее-бытующее и дать ему перебеситься в его махинативности, человек не способен ни управлять тем, ни вынуждать к тому, чтобы он сам, сообразно его сущностной принадлежности-адресованности к пра-бытию, не ведая масштабов и измерений, не имея даже малейшего понятия об этой истории был посредством пра-бытия настроен на определение своей сущности.

Пожалуй, однако, это зависит от свободы человека – как и насколько далеко он преобразит это встречающее-затрагивающее его подходящее настроение в свою настроенность-определение и положит ему основу и таким образом в каждом случае отчеканит-отольет свою собственную сущность в определенный образ. Да, свобода есть не что иное, как эта соответствующая пра-бытию и обращенная к пра-бытию без-дно-основа, которая определяет-настраивает себя на осново-полагание истины пра-бытия в смысле сохранения его в сущее-бытующем.

(Либо у-дивление как основное настроение для основы ставит перед суще-бытующим и φύσις; понимает как ἀλήθεια и добавляет-присовокупляет туда всю человеческость – либо вы-саживание в ужас дает возможность пробиться в Открытое покинутости всего и всяческого суще-бытующего пра-бытием и принимается за осново-полагание истины пра-бытия как необходимое.)

Удивление и ужасание – это крайние и, то есть, самые изначальные настроения, связанные с без-основностью и об-основываемостью истины пра-бытия. Их уникальное своеобразие и редкость соответствуют сущности пра-бытия. Тем разнообразнее по этой причине превратные толкования и вариации и ослабления этих настроений. Но вследствие давно привычного антропологического толкования человека («биологического» – «психологического» – «спиритуалистического» – «морального») достигнута неведомость, которая теперь и заставляет всякое сказывание о богах казаться произволом и массовым суеверием, чисто обезьяньим подражанием и утомлением от привычного-нудного и пустой самонадеянностью; ведь основное представление о так Названных сводится к тому, что они есть «предметы», и к этому человек как раз имеет или не имеет отношение, основанное на представлении.

Только лишь то тех пор, пока человек не отделен-оторван от сущения пра-бытия и от своей вы-саженности в ужас подверженности всему и всяческому суще-бытующему суще-бытности – и пересажен в безосновность истины пра-бытия – и только лишь из этой пересаженности снова возвращается к усмотрению просвета, в котором ему открывает себя отказ-отвержение, которое само есть приветственный знак пра-бытия, которое он уже таким образом со-бытует в со-бытии – до тех пор боги не могут найти выражение в языке, поскольку позабыто-утрачено всякое время-пространство для их божественности. Тут остается только считаться с тем, что было до сих пор; и это исчерпывается либо бессильными и без-основными вариациями на тему христианского бога-творца, либо только контр-христианским, то есть языческим подражанием «мистическому». В сфере власти, описываемой историей метафизики, которая охватывает и то, и другое, а нам сейчас оно известно в расхожем виде только в виде подражания существовавшему исторически, но зато существует на расстоянии вытнутой руки, удобно и сподручно, а также разнообразно – боги стали невозможны, говоря исторически; их бегство было решено и совершено в рамках этой эпохи, а эпоха благодаря этому бегству – и эпоха благодаря этому бегству и его утаиванию-сокрытию получила наложенный на нее отпечаток как чеканную форму.

Поэтому всякое называние богов и умалчивание о богах – как вызывающее колебания – становится вопросом постижения смысла истории бытия. И только когда человек, в уникальных частностях своего дерзаемого, в ураганах и смерчах этой истории даст себе определить себя и не будет больше превратно-искаженно толковать вы-саженность в ужас психологически-морально, а преобразует, подведя иную основу, в путь настоятельного вникания в Вот-Тут-бытии (как терпеливого дожидания просвета отказа-отвержения) – только тогда он вступит на тропинку, которая ведет к области подготовки человека к осново-полаганию иной сущности самого себя и позволяет возникнуть тихому подозрению-предчувствию, что бегство и близость богов смогут еще раз стать вопросом выбора-решения. Любой иной путь – через посредство обсчитывания суще-бытующего и его объяснение и преображение – есть путь только кажущийся. Без-божие состоит не в отрицании и не в потере какого-то одного бога, а в отсутствии основы для божественности богов; поэтому занятие привычным богослужением и его утешения и превознесения – это всегда все же безбожие, равносильное замене такого служения возбуждению «переживаний» и вызванных чувствами волнений.

Лишен настроя-настроенности уже с давних пор человек. У него нет того, что его сущность всякий раз добавляла бы в постоянство обеспечения некоторого Открытого, в котором событует себя пра-бытие. До сих пор лишенность настроя-настроенности заменяется возбуждением-подогреванием чувств и переживаний, которые только очеловечивают человека в случайность того, чем он занимается в данный момент и достигает, рассчитывая и высчитывая. Однако настроение выбрасывает из себя вовне пространство-время существенных решений-выборов – тем, что она выбрасывает в это пространство-время того, кто Настроен, и отдает его в то «Вот-Тут-бытие», быть которым означает – не больше, не меньше – как в существенном (то есть принадлежащем Вот-Тут и его сущению) сказывании, мышлении и поступании привыкать стойко проявлять заботу об истине пра-бытия и сохранять-оберегать настроение пра-бытия в определенности Вот-Тут-Бытия как месте встречи богов и людей.

Лишен настроя-настроенности с давних пор человек. Не различая ночи их и дня их, бегут боги из бес-сущностности их божественности. А человек все еще высчитывает-расчитывает, считаясь со своими мнениями и достижениями, обклеивая их безысходную тоску картинками запутанных содроганий своих «переживаний». И все же уже приходят приветственные знаки, и все же наносит удар свой ужас по махинативности суще-бытующего, и все же уже началась иная история, которую доныне существовавший человек, вероятно, еще долго не будет знать, как никогда не знал раньше, поскольку для него все свелось к его До Сих Пор, которое он – как ему только кажется – оставил позади посредством множащихся переворотов и преобразований.

Еще есть Немногие и Испытывающие Трепет, которые не поддаются ужасу – высаженности в мгновение неотвратимого заката, чтобы он благодаря им, правда, не потерял ужасности вы-саживания, но все же впервые воспринимался как приветственный-ободряющий знак-намек, говорящий о первой разрядке-разделении времени-пространства пра-бытия и о тихих попытках человека превратиться в Вот-Тут-бытие. Не то чтобы Вот-Тут-бытие стояло наготове как хранилище и убежище; ведь оно само есть-бытийствует только в со-бытовании человека к стражничеству-хранительству истины пра-бытия, которая потребна в этой ее новой сущности как нужда-потребность богов в божественности.

Лишен настроя-настроенности с давних пор человек, и без-божны боги, уступившие очеловечиванию человека и ставшие наполнением в скрытой пустоте и скуке «переживания». Только тогда, когда человек научается смутно подозревать, что без-божие принадлежит не ему, а есть наивысшая утрата-упущение самих богов, он приходит на путь постижения смысла, который показывает ему, как из пра-бытия только и со-бытуется божение как обретение пути назад, в божественность. Только там, где господствуют-царят объяснение и преображение, где суще-бытующее выдвинуло себя на передний план в суще-бытность представимого, может возникнуть мнение, что боги есть результат обожествления – будь то обожествления «природы», будь то обожествлении человеческих (animal rationale) влечений-побуждений и сил. Там, где боги есть только по милости такого обожествления еще предмет личных размышлений и озабоченности, там в один прекрасный день дело вынужденно дойдет до разбожествления-разбожения, до того состояния, где боги и (христианский) бог, превращенные в средство для объяснения, выступят в качестве той «инстанции», на которую ссылаются, когда как раз еще нуждаются в «Последнем-Конечном» и Необъяснимом, чтобы спасти все и всяческие объяснения и совершенную-завершенную индустрию объяснений; например, все объясняют как излучение и выражение всякий раз различных разновидностей человека как разумного животного; сами же эти разновидности «объявляются», «в конечном счете», не поддающимися объяснению и «выражениями божьей воли». При этом самоуверенность при определении-знании «воли» божьей – это еще самое малое из проявлений самодовольства, которое имеет следствием своим очеловечивание человека. Развенчание богов есть неотвратимая контригра в ответ на объяснение божественности богов, то есть их выведение из обожествления. И христианский бог тоже возник вследствие обожествления, как ни велики старания сообразного ему учения о боге оборониться и отмежеваться от богов, возникших посредством обожествления. Обожествление христиански-иудейского бога – это не какое-то обожествление особенной причины, оказывающей свое действие, а обожествление причиняющего бытия как такового, обожествление основы объясняющего представления вообще. В том утонченнейшем обожествлении «каузальности» как «каузальности» заключается причина, по которой христианский бог, как кажется, отличается превосходящей духовностью. На самом же деле это обожествление есть преображение самого что ни на есть грубого объявнения. Поэтому, однако, соответствующее этому обожествлению разбожествление сослужило хорошую службу только начинавшемуся в новое время изменению объяснения в планирующе-создающем обхождении со всем и всяческим сущим и его представлением и переживанием. Христианство становится все более культуроспособным и, наконец, покрывает себя – несмотря на кажущееся сопротивление этому – всем, что только было изобретено поставленной на поток фабрикацией «переживания». Да – и все еще сохраняется в руках гарантирование-обеспечение установлений путем апелляций за пределы «жизни» и выше – путем того утонченного обожествления наигрубейшего, причинного бытия действий-влияний, как это являет себя в «идее» бога-творца и в интерпретации суще-бытующего как ens creatum.

В приуготовлении божественности богов путем обожествления и разбожествления царит уникально-неповторимая принадлежность человека к пра-бытию, которая скорее всего может быть обозначена названием забвения бытия. Оно отдает приоритет самому суще-бытующему как «действительнейшему» и штампует его как пред-ставляемое и промышленно поставляемое. В той мере, в какой пред-ставление и промышленное поставление достигает пределов – а именно своих, которые оно в то же время – понимает как границы суще-бытующего, поддающееся объяснению – поскольку оно наталкивается на не поддающееся объяснению – либо становится результатом просветления-озарения, либо объясняется через посредство самого необъяснимого. В любом случае пред-ставление приходит, чтобы заместить более высокое суще-бытующее или над-суще-бытующее. Божественность богов никогда не проистекает здесь из сущения пра-бытия. Да – возникшие из обожествления боги вообще не могут обойтись без божественности и нуждаются в ней; она заменяется тем, что возникшему из обожествления богу как бы дополнительно добавляется свойство быть причиной и предметом какого-либо влечения или чувственного возбуждения. Божественное здесь повсюду только над-человеческое, причем это Над и Превыше представляются и производятся-поставляются в своем направлении и на своем месте посредством пред-ставления суще-бытующего из забвения пра-бытия; но поскольку это невозможно устранить полностью, оно сохраняется в виде-отливке суще-бытности (бытие-конечности Sei-endheit), наиболее общего во всем и всяческом сущее-бытующем). Не случайно эта суще-бытность тотчас же оказывается покрываемой наивысшим суще-бытующим (ср. связывание φιλοσοφία и θεολογιϰὴ ἐπιστήμη у Аристотеля) – процесс, значение которого невозможно понять, если не проследить его в мышлении дальше в направлении к понятию философии и метафизики и его развитии-разворачивания на Западе. Скорее, с точки зрения истории пра-бытия в основе здесь решающее значение имеет то, что здесь окончательно в рамках западной истории метафизики пра-бытие было лишено возможности основополагания своей истины.

Только посредством сущностного преодоления всей и всяческой метафизики и ее основы создается возможность некоторого пространства-времени, в котором божественность богов проистекает из сущения пра-бытия и обожествление и разбожествление становятся излишними и устаревшими. Если мыслить строго, то они вообще не способны подготовить божественность богов, они приводят только – в соответствии с забвением бытия и привезанности намертво к суще-бытности – к общему представлению «божественного» как Над-человечески-Возвышенного; ведь божественность есть сущение того со-бытия, которое делает нужным возвращение богов из без-ночности и без-дневности во встречу с человеком – таким образом, что уникальность-единственность пра-бытия в противостоянии вместе возникающему Ничто становится источником мгновений подлинной истории. Не то, что есть суще-бытующее, а то, что «есть», сущит как еще отвергаемое со-бытийное вмиг-своение, оно бурлит – как тихая бездно-основа – морского прилива богатейшего переполнения наиболее хранимых в молчании обращений к чистейшему Внутреннему. Эта без-дно-основа несет как поддержка – если ее грюндеры-осново-полагатели приходят как нис-ходящие, закатные – то, что иначе таит в сущности – как дело и поступок, как поэтическое творчество и мышление мыслителей, как дарование и построение-возведение – истину пра-бытия в вещах и растениях, в построениях-композициях и в озарениях – и тому, что сокрываемо-таимо, позволяет затем выходить-появляться на свободное пространство Спорящих только в качестве суще-бытующего.

Так, что это пра-бытие – тот сокровеннейший жар очага, который воспламеняет историю как борьбу пра-бытия за встречу богов и людей, каковая борьба только вы-раз-барывает только подлиннейшее-собственнейшее сущение пра-бытия ему самому – и таким образом распаляет жар его жара, возвращая его назад, в сокровеннейшую тишь. Боги – это те, кто нуждается-вынуждает в Вот-Тут-Бытии – Хранительстве-Стражничестве человека, но так, что их нужда – нужда их подлинной-собственной божественности – проистекает из пра-бытия как со-бытия.

Но придут ли полагатели основы истины пра-бытия?

Никто не ведает этого. Но мы смутно подозреваем, что прежде такое грюндерство-полагательство основ как готовность к импульсу-толчку пра-бытия должно готовиться и долго сохраняться-оберегаться. Для этого требуется в мышлении пра-бытия иметь способность и силу для той мысли, которая возьмет на себя в ее подаче, начинающей игру, все то, что носит в себе все подготовительное Переходное современной эпохи, и обратит друг к другу сердца – пусть даже они и странствуют-бродят по далеко расходящимся тропам, которые никогда не встретятся.

Только так может настать счастливый час в истории пра-бытия, в который будет даровано полагание основы. В истории первого начала (платонической-христианской – относящейся к новому времени на Западе) Бог есть как Безуслолвное и Бесконечное причина-основа бытия (суще-бытность) и причина суще-бытующего.

Если помыслить его в предыстории иного начала, пра-бытие есть со-бытие без-дно-основы встречи нужды богов и сражничества – хранительства людей. По этому все зависит от осново-полагания истины пра-бытия и от подготовки осново-полагателей – грюндеров.

Они есть обходимые молчанием места первой тиши приветственных знаков, вызванных выбором-решением богов; ведь поскольку в конечном счете – и с давних пор – бог уже служил только лишь еще для самого беглого вспоможения и как граница высчитывания и принятия решений, на нем основанных, постольку прежде всего и исключительно и долго божественности богов приходилось храниться-оберегаться и вынашиваться в одиночестве-одинокости уединенных одиночек, пока Вот-Тут-Бытие как обеспечение истины пра-бытия стало достаточно сильным, чтобы претворить эту истину в дело и в поступок.

Каждый, кто желает чего-то осязаемого, того, что можно потрогать руками, и хочет непосредственного общения с богами, все, кто помышляет о создании «религий» и добиваются наглядности-зрелищности и понятности богослужения требуют и при этом апеллируют к прошлому, не имеют ни малейшего понятия от той глубокой тиши, в которой на протяжении долгих времен до ушей уединенных слушателей должна была доноситься песнь, сопровождавшая бегство богов. Ведь сперва только должны быть эти Способные Слышать, которые за пределами всякого подражательного основания «религий» укрепляют себя в каком-то знании, которое всякий раз пресекает нетерпеливые скороспелые желания, пути которых еще нацелены в направлении «религии» и «религиозности».