Издавна господствующее мнение заурядного рассудка, что ведь «бытие» (он при этом всегда подразумевает суще-бытующее) никогда не постигается посредством «интеллекта», а тем более не может быть изготовлено и поставлено им, всегда есть уже следствие этого распространения чудовищной не-сущности метафизики. И то, и другое приходят к согласию в том, что бессилие мышления по отношению к бытию (подразумевается при этом сущее-бытующее) – дело решенное-определенное. И метафизика придерживается такого мнения, так как ведь она притязает только на то, чтобы привести и выразить в понятие суще-бытность сущее-бытующего, его априори, каковой гешефт ей охотно препоручает-предоставляет привычно-обыденная, и также и единственно деятельная и делом творящая действительность «жизнь».

И там, где еще будет предпринята попытка метафизического мышления бытия, оно останется неспособным постичь смысл еще даже и того, что оно само некогда, в самом начале своем, то, что оно сейчас представляет сейчас только еще как пустоту наиболее общего, хотело вы-раз-мыслить только потому, что мышление еще достигало и обладало своей определенностью (направления и образа своего проекта и способа сохранения-обеспечения спроектированного), исходя из настроенности посредством основного настроения удивления.

Уже с давних пор а, тем более, в новые времена (средневековье осталось без «философии», оно только перерабатывало ее теологически) на место удивления «этого» (genitivus «objektivus») бытия и по поводу этого бытия заступило смакование переживаний сущее-бытующего. «Мышление» утратило свою необходимость, которая может проистекать и сохраняться только из свободы начала. Оно перешло на роль низшей вспомогательной силы – вроде подносчика снарядов – при формировании-оформлении «культуры», и философия теперь рассчитывается-высчитывается по тому показателю, что она может значить для «культуры». Так оно выходит, в конце концов, у Ницше.

Однако через посредство этого определение бытия – насколько оно еще может быть дано – полностью оказывается в зависимости от обслуживания суще-бытующего, служа обеспечению и разворачиванию человеческости – как середины-центра этого суще-бытующего. Включение философии частью в «культуру» есть признак окончательного состояния метафизики – в той мере, в какой в нем чудовищная не-сущность обрела господство над сущностью и, тем самым, поскольку в ней чудовище стало господствовать над сущностью и, тем самым, свело к нулю шансы на возможное преобразование сущности.

Мышление возвращается в свою подлиннейшую необходимость только как раз-мысливание истины пра-бытия. Если смотреть на это глазами нового времени, это означает: Только когда философия, вынуждаемая своей нуждой, понимает, что она ни в каком смысле вообще не имеет ни в каком смысле ничего общего с культурой, она создает себе некоторое понимание смысла самой себя, которое обладает достаточной силой, чтобы отважиться постичь более изначально свое подлиннейшее начало. Это мышление пра-бытия не вы-рас-считывает бытие, исходя из суще-бытующего, а также не только «вскрывает» уже значимую сущее-бытность, но и ставит себя в размысливании (то есть в вы-рас-спрашивании истины пра-бытия) в тот просвет посреди суще-бытующего, из которого и в котором оно только и определяет себя, идя от самого пра-бытия, то есть проникается настроем и таким образом может быть причастно-привержено сущности пра-бытия. Пра-бытие само со-бытует мышление в истории пра-бытия – в Том, что пра-бытие есть со-бытие. Таким образом мышление становится пра-бытийно-историческим, сообразным истории пра-бытия. Мышление «этого» пра-бытия не позволяет произойти бытию – как наиболее общий определенности представляемого, то есть неопределенности – из мышления как субъекта и, таким образом, стать предметом («объектом») для него (Genitiv в словосочетании «мышление пра-бытия» – это отнюдь не «объективное»). Но оно не не позволяет и другого: того, чтобы само пра-бытие было мыслящим, то есть действительностью, которая определяется как разум и как дух, чтобы осуществлять мышление в себе в качестве Лежащего В Основе в качестве способа своей самореализации в действительности (Genitiv также и не «субъективное».

Пра-бытийно-историческое, сообразное истории пра-бытия мышление пра бытия со-бытуется пра-бытием как нечто, совершено чуждое ему, и выказывает себя в истине пра-бытия как его основоположение. Пра-бытие не когда не есть предмет, а есть со-бытие, в котором принадлежащий-относящийся к ему просвет становится настоятельно вникающим в него мышлением.

То, что вы-раз-мысливает сообразное истории пра-бытия мышление, есть, прежде всего, Вот-Тут-бытие, по скольку такое мышление определено основывать основу для бездны-безосновности пра-бытия. Вот-Тут бытие однако, не есть человек – но есть То благодаря чему становится возможным рас-человечивание человека (преодоление исторического животного), так как оно только и предоставляет вперые место, куда человек может быть вне-положен в сущее-бытующее. Здесь назван только первый прыжок, который осуществляет сообразное истории пра-бытия мышление. Вот-Тут-бытие есть, поскольку оно со-бытуется-происходит от пра-бытия как разрешение спора понимающим ответствованием-противничанием, но не выступает только как основа человека.

Только в проектирующем основополагании Вот-Тут-бытия и только как такое основополагание мышление, сообразное истории пра-бытия, способно в тоже время «тоже» «мыслить» само пра-бытие, т. е. выставлять себя навстречу выстаиванию-выдерживанию со-бытия – как заброшенное-ввергнутое в эту сферу проектов.

Отсюда уже становится ясно, что сущность мышления более уже не является логической, то есть обретенной с оглядкой на высказывания о суще-бытующем. Его понятие определяет себя, скорее, из основополагающего познания принадлежности к пониманию бытия в истине самого пра бытия.

Мышление в выделенном смысле – в смысле мышления мыслителей – есть осново-положение проекта истины пра бытия: настоятельное вникание в выдерживании – вынесении стражничества-хранительства этой истины.

Мышление уже больше не есть пред-ставление суще-бытующего в общем и целом. Мышление совершенно не есть инструмент, который употребляется, чтобы осуществлять-изготовлять нечто Другое – скажем, приводить к «понятию» созерцание и усмотренное в созерцании.

Метафизическое мышление никогда не может стать мышлением пра – бытия посредством смены своего «предмета», скажем, или через посредство соответствующего расширения доныне существовавший постановки вопроса; ведь это ядро всей метафизики – то, что бытие в существенном ограничении решительно остается в качестве суще-бытности, пусть эта суще-бытность, как всегда, и понималась сообразно определению мыслящего человека как ψυχή, ego cogito, animus, ratio – разума – духа – «жизни».

Метафизика с необходимостью обязывает себя создавать цепочку «категорий», сущность которых решительно определена, начиная с Плотона и Аристотеля – «категорий», выведение и упорядочение-подчинение друг другу, и число, и толкование которых («субъективное» – «объективное») могут меняться в пределах-рамках решения о выборе бытия в качестве суще-бытности и ее в качестве Категориального.

Посредством этого решения-выбора суще-бытности как сущности бытия метафизика как таковая остается встроенной в некоторую основополагающую конструкцию, которая, не будучи подвержена повреждениям от возможных перемен-преобразований, гарантирует безопасность-надежность и прикрытие, предохраняющее от любого натыкания на другие вопросы. Применительно к метафизическому мышлению даже невозможно усмотреть заранее, в какой степени вообще возможно иное мышление бытия и даже определить, в какой мере оно должно быть необходимо.

И даже попытка направить это метафизическое мышление в нем самом только на его собственные «предпосылки» – и, таким образом, исходя из него самого, на его самопреодоление – вынужденно потерпит неудачу; ведь такая попытка («Бытие и время»)[77] будет неизбежно снова метафизически истолкована. А именно: истолкована, скажем, не как обретение более высокой позиции метафизики, а как падение на более низкую позицию. Поскольку же сущность бытия как суще-бытность установлена твердо, и это суще-бытность может быть развернута в «Категориальное» и только в нем, ссылка на сферу проекта этого метафизического понимания бытия одновременно должна привести к грубейшему превратному толкованию из всех, которые вообще могут случиться.

Вхождение в «понимание бытия» есть тогда только возвращение вспять, к «антропологическим» и к тому же еще «односторонне» понятым условиям осуществления мышления – грубо говоря, «психология» метафизики – и, тем самым, что угодно, только не вклад в умножение категориального строя и состава. Метафизика может ожидать только прогресса «онтологии», и так как ведь «онтология» исследует «бытие-в-себе», вхождение в «понимание бытия» в плане метафизики будет девальвировано как «субъективирование» – и, тем самым, как угроза объективности мышления и «логики» вообще.

Попытка подготовки самопреодоления всей и всяческой метафизики достигает результата, противоположного задуманному и желательному, пока она как раз становится жертвой метафизического толкования (и, то есть, в то же время антропологического толкования в самом широком смысле.)

Самопреодоление мышления бытия в смысле представления суще-бытности означает не менее как отказ от этого мышления во впрыгивании в совсем другое; «самопреодоление» имеет здесь не метафизический (например, гегелевский) характер постоянного прогрессирования к еще не развернутой, но все же еще именно метафизической позиции; самопреодоление – это не только более проясненное стремление сохранять прежнее Я и, тем самым, более чистое обретение его вновь, но и решительный отказ от метафизической основной установки как таковой – решительный благодаря решению-выбору совсем иного вопроса.

Это иное вопрошание (об истине пра-бытия) становится, однако, определенным благодаря принадлежности к самому пра-бытию, что подразумевает полностью иное, чем суще-бытность сама-по-себе. «Бытие и время» проистекает из уже осуществленного прыжка в эту принадлежность к пра-бытию, которое ни мыслится как «суще-бытность», ни вы-рас-считано как «Абсолютное» (в христианском или нехристианском смысле). Прыжок поначалу имел вид попытки основополагания и, тем самым, единственно возможного определения истины пра-бытия; и это предполагает в качестве следующего шага присоединение сущностного разворачивания сущности истины, которая посредством метафизики могла пониматься только как правильность и значимость (Gültigkeit) представления, которые в конце концов выродились в отношение «субъект-объект», и им пришлось встроиться в него.

То, что, однако, мышление, сообразное пра-бытийной истории «этого» пра-бытия, не может осуществляться ни в смысле некоторого genitivus objectivus, ни в значении некоторого genitivus subjectivus, показывает его несравнимость-несопоставимость со всем и всяческим метафизическим мышлением.