Вечером же пришла сама госпожа Дольвейн.

– Завтра счастливое воссоединение, – сообщила она, и Омарейл задело то равнодушие, с которым это было сказано.

– Норт уже знает? – спросила она, стараясь звучать так же бесстрастно. – Вы с ним говорили?

– Нет, завтра на Северную улицу наведаются гвардейцы и привезут его в Орделион.

Омарейл прошлась по комнате, встала у окна. Воздушный тюль колыхался от легкого ветерка. Солнце садилось, заставляя небо полыхать.

– Надеюсь, он не передумал, – пробормотала принцесса.

На это Сова мягко рассмеялась:

– У него уже нет выбора. Не беспокойтесь, он ваш.

Зная, что собеседница не видела ее лица, Омарейл закатила глаза.

– Я бы предпочла, чтобы выбор был, – ответила она, – и чтобы Норт все равно выбрал меня.

– Уверена, так и будет, Ваше Высочество.

Принцесса почувствовала, что Сова подошла ближе, и обернулась.

– Уж если он согласился признать наше с ним родство… – Это госпожа Дольвейн произнесла с горькой улыбкой, что удивило Омарейл.

Заметив реакцию принцессы, Сова усмехнулась:

– Я не питаю иллюзий, мне ясно, что Норт обижен на меня, и надеюсь лишь, что эта ситуация и время помогут мне завоевать если не его любовь, то хотя бы прощение.

Омарейл почувствовала, как сердце сжалось от противоречивых чувств. Возможно, впервые госпожа Дольвейн говорила искренне, и принцессе стало ее жаль. Но намерение избавить Орделион от присутствия Совы не исчезло.

Когда госпожа Дольвейн уже была в дверях, принцесса спросила:

– Как Дан и Бериот встретили новость?

– Почему бы вам самой не узнать? Человеческие эмоции слишком сложны, чтобы вот так описать в двух словах. Вам это известно как никому.

Омарейл кивнула и отвернулась. Она не стала объяснять, что старалась не использовать дар: не внушать и не читать эмоции, потому что это казалось вмешательством в личное пространство других людей. Но Сова вряд ли смогла бы понять подобную философию.