— Луч Свитаныч, ты ли? — сказал он приветливо.
— Я, кто ж ещё, — как-то грустно отозвался противный мужик и пожал протянутую Добрыней руку. — Будь здрав, дядька Добрыня. Как сам? Как тётка Ветла?
— Живём помаленечку. А ты, я смотрю, Ястреба продавать надумал? Чего вдруг?
— Я теперь всех продаю, — вздохнул Луч, — Оставлю себе только Золотинку для работы.
— А зачем цены дерёшь? Так-то не распродашься.
— Не хочется отдавать кому попало. Вот если увижу, что человек подошёл стоящий, не дрянь, тогда пойдёт другой разговор. Тебе бы, скажем, и за медяк отдал. Только тебе ведь и даром не надо…
Добрыня участливо потрепал его по плечу:
— Ну, ну… Не вешай нос, конопатый. Я вот ворочусь в посад и шепну кому следует о твоих лошадках пару слов. А ты уж там сам смотри, сгодится тебе мой человечек или нет, и что с него спросить. Добро?
Луч кивнул, и Добрыня сразу перевёл разговор на другое:
— Что мать? Здорова ли?
— Кто ж знает… Она, как отца не стало, сразу ушла от нас на Еловую горку, и Ист её беспокоить не велит.
Добрыня покачал головой:
— Эх, грехи наши тяжкие… Всех, кто к ней приходил, пользовала, а мужа вылечить не смогла…
Луч ответил тихо и зло:
— Это всё отцово упрямство и дурная гордость! Сразу надо было идти к этлам на поклон, а не лечиться втихаря каким-то тухлым сеном и поганками! И Бран, чтоб ему три раза икнулось, в ту же козлиную породу: утёк с хутора тайком, и даже весточек не шлёт.
— Всё это неустройство, — заметил Добрыня, — идёт с того, что ты, друг мой Луч, мягок с ними без меры, что с матушкой своей, что с братом. Домашние большака чтить должны, как Пресветлого Маэля, а не своевольничать. Вот, скажем, мать. Она хоть и ведьма, а по сути своей что? Женщина, существо неразумное, самим Творцом данное мужчине в заботу и воспитание. Тебе бы её забрать домой да к делу какому приставить, чтоб не скучала. А ты? Ах, этл беспокоить не велит… Человек сам свою долю избывает, сам перед Небесными Помощниками за неё ответ держит. Причём тут этл?
Нароку вдруг стало неловко за то, что он стоит и вот так украдкой слушает чужой разговор. А ещё взгрустнулось о доме. Подумалось: как там отец с матерью? Здоровы ли? Добрым ли словом вспоминают своего непутёвого сына? Конная ярмарка разом потеряла для него всю свою занимательность. В невесёлых раздумьях он вернулся к Добрыниному возку и присел на облучок.
У возка стояла сонная тишь. Торвин нигде не было видно. Вольник спокойно спал под навесом, привязав вожжи к ноге. Каравай тоже спал в оглоблях, смешно отклячив нижнюю губу. Тууле похрумкивал сеном из мешка. И тут Нарока как ужалило: Воробья-то нет! «Ракшец. Угнали,» — как-то деревянно подумал он. При ближайшем рассмотрении оказалось, что недоуздок, за который Воробей был привязан к возку, преспокойно висит на месте. Недоуздок — есть, а коня — нет. Надеясь получить хоть какие-то внятные объяснения, Нарок схватил Вольника за шиворот и вытащил из возка, как репку из грядки. Встряхнув его слегка и убедившись, что «репка» способна воспринимать человеческую речь, он грозно произнёс:
— Дрыхнешь? А у тебя тем временем коня свели!
Вольник метнул испуганный взгляд в сторону Тууле, убедился, что тот на месте, и преспокойно спросил: