— Как же, ищи дураков окромя нас, — вновь осклабился губной староста. — Из вас каждый уж поди с пяток раз в холопы писался. Кто обещникам своим казнь справит, тому велю плетей дать, уши подрезать и гуляй на все четыре стороны.
Такое шанс спасти свою шкуру не вызвал у разбойничков никакого энтузиазма. Некоторые даже демонстративно плюнули в нашу сторону, пара человек стало истово молиться.
— Покочевряжьтесь пока, пёсьи дети, — благодушно заметил Иван. — Как на дыбе вволю повисите, да от горящего веничка погреетесь, так строптивости-то поубавится. У меня и чёрт в грехах каяться начнёт.
Подъехав ко мне, губной староста проговорил:
— Страдникам надобно прям сразу суд дать. Такую прорву народу и запереть-то некуда.
Воспользовавшись шансом, Муранов тут наябедничал на Бакшеева:
— Больно ретив окладчик наш. Ведь право же, учнёт дурак Богу молиться так лоб расшибёт. Выпорол бы черносошных по деревням, и им легче и нам мороки меньше. Ан нет, желает, де, чтоб всё по государеву Судебнику правили.
Стрельцы ещё не успели увести разбойников, а губной староста уже управился с судом над крестьянами. Собственно, вся их вина заключалась в том, что деревенские не могли объяснить происхождение найденных у них дорогих вещей. Даже куплей по случаю им отговориться не удалось. По обычаю надлежало при сомнительной покупке иметь видоков сделки и требовать от продавца крестного целования, в том, что товар не краденый. Тот, кто этого не сделал — считался соучастником преступления.
Крестьяне, впрочем, своей вины не отрицали, признавая, что брали "воровскую" рухлядь в уплату за зерно и мёд. Такая сговорчивость объяснялась легко, не сознавшимся грозило дознание, которое могла оказаться тяжелее наказания. Поэтому приводимые под княжьи очи группы односельчан бухались на колени, твердя подряд одно и то же:
— Отпусти вину, княже, нечистый попутал.
Муранов тут же выносил приговор:
— Десять плетей, явитесь по осени с оброком, тогда и порку получите. Да чтоб сами напомнили, а то забывчивым велю вовсе шкуру спустить.
Мне же он своё решение пояснил так:
— Страда, тут не отлежишься и не оклемаешься. А помрёт хлебороб, работы своей не справив — жонка с детишками с гладу сгинут. По осени-то крестьянишкам полегче будет, дня два в лёжку полежат, да встанут здоровее прежнего.
— Может, помиловать черносошных? — предложил я губному старосте. — Или хоть убавить наказание, грех-то их не велик.
— Воля твоя. Но яз, недостойный, мню так — распускать народишко не следует. Им-то не привыкать, шкуры у всех дублёные, — предупредил меня Иван, и, получив согласие действовать на своё усмотрение, зычно крикнул крестьянам. — Князь Дмитрий за малостью вины милует. Заместо плетей получите десять ударов батогами по лядвям. Благодарите господаря, пёсьи дети.
Черносошные вновь упали на колени, вразнобой произнося слова благодарности.
Пришедший к вечеру Джакман явно обрадовался результатам похода Бакшеева.
— Как споро воров-то изловили, — приговаривал он, расплываясь в широчайшей улыбке. — И судить стали сразу, не мешкая. Не то, что у нас на родине — констебля искать грабителей не заставишь. Даже если поймали лиходеев, то либо жюри их отпустит, либо королевский судья помилует. Оттого-то в Англии на проезжих дорогах словно на шотландской границе — днём не подстрелят, так на ночлеге зарежут.
Афанасий, выслушав восторги торговца, хмыкнул: