— Токмо яз камней заморских по более десятка пудов извёл на мечи сии, — признал оружейник. — Не сразу вышло, да не весь уклад горшечный в дело пригож оказывается.
Что ж разгадка легирования оказалась проста, восстанавливались окиси лишь в присутствии железа. К издержкам относилось только то, что кричный метод оставлял в шлаке почти две трети металла, да ещё куча тигельных переделок отбраковывалась. В общем, способ открытый Мироновым выходил крайне расточительным. Учитывая, что улучшающие свойства стали добавки завозились издалека, по высокой цене и в малом количестве, ожидать массового изготовления качественного оружия не приходилось. Явно следовало попробовать повторить результат при плавке чугуна, используя хотя бы на оставшийся от опытов кузнеца шлак.
— Наверно стоит сии чудные камни, да пустой выход от криц оставшийся в Устюжну отправить, пусть в домну сыплют, — размышлял я над удешевлением производства легированных сплавов.
— Ну их, — скривился как от зубной боли Миронов. — Ты, княже, не серчай, но устюженское железо куда хуже тихвинского али серпуховского. Оно конечно гораздо дешевле, на гвозди, подковы да серпы с лемехами сгоже. Но для сабельных полос или куячных зерцал лучше на прежний лад сработанные крицы брать и уж их в горшках на уклад переделывать.
Странно, чего-чего, а того, что сталь полученная литьём окажется худшего качества по отношению к изготовленной традиционным способом, я не ожидал. Явно мне следовало при первой возможности посетить Устюжну Железопольскую.
Отстав от нас всего на три дня, в удельную столицу прибыл посланник от боярина Годунова. Ждан организовал целый церемониал для получения обычной грамоты. Мне вообще стало заметно, что с момента нашего возвращения из Москвы Тучков завел при угличском дворе новые странные порядки.
— Чего ты при встрече вестника так надувался важно, да ко мне его для разговора не подпустил? — задал я своему дядьке прямой вопрос после ухода московского дворянина.
— Прежде, мальцом, держали тебя по царскому чину, на то матери да дядьёв хотенье было. После отставили у нас сие, уже по-твоему прямому ведому. — объяснил своё поведение Ждан. — Яз не спорил, куда мне против государя своего лезть. Ныне же, как явили нам великую честь на Москве, не пристало более угличскому князю по-мужицки себя держать, оттого все державе поруха может статься.
— Какая честь? Какой державе? Ты чего, дядька, белены объелся?
— На наш двор бояре и дьяки думные приезжали? Приезжали, — начал терпеливо растолковывать мне Тучков. — Значит, ниже себя мнят, ну а кто у нас в государстве выше первых бояр и дьяков местом?
Про эти тонкости, кто к кому когда может поехать не уронив своей чести, я, в общем-то, знал, но почему то к себе не примеривал.
— Так государь Фёдор Иванович брат мне как-никак, — у меня после слов воспитателя тоскливо засосало под ложечкой.
— С прадеда твого царские братья по уделам сидели и на Москву без приглашенья великого князя не ездили. Мню яз, грешный, что приезжали думные люди на твою главу шапку Мономахову прикидывать.
— Ну и как по-твоему прошли смотрины? — вопрос прозвучал немного нервно.
— Дай Бог, ладно, — вздохнул Тучков. — Всё ж ныне в наших палатах стольник царёва двора с сеунчем, а не князь Иван Туренин или Андрей Замыцкий — Борисовы ближние душегубы.
Подобные речи про Годунова я уже слышал. Непонятно, содержалась в этих сплетнях правда или нет, но те опальные к кому приезжали упомянутые Жданом приставы странным образом не задерживались на этом свете. Кто из знатных ссыльных угорел, кто скончался от колик в животе — вот от таких совпадений и гуляли по стране страшные слухи.
— Знаешь дядька, загад не бывает богат. Давай-ка пока по-прежнему дела вести, без лишних чинов, — пришлось мне осадить своего воспитателя. — Ежели что в угличских порядках переменить потребуется — об том из стольного града известят, не забудут.
В своём послании Борис Фёдорович писал о посылке к нам мастера литейщика Фёдора Савельева да ста пудов меди. Так же указывал правитель ждать к концу весны сборщиков запросных денег и не в чём препон им не чинить. В конце грамоты боярин сообщал о значительном пожаре в Москве да о том, что в Польшу ехать некому, архиепископ Галасунский Арсений отговаривается болезнью и немощью, и коли Семейка Головин на Угличе бездельем мается, то пусть в Киев и едет.
Приглашённый в княжьи палаты подьячий выслушал задание с моими комментариями и озадачился:
— Так мне с посольством ехать или тайным образом?