У мамы тоже стояли на глазах слезы. Она вытерла большими пальцами сначала мои глаза, потом свои.
– Нет, – вздохнула она. – Таких не было. Но я не могу сказать, что у нас с ней вообще не было ссор. Поверь мне, были. Нам приходилось переосмысливать нашу дружбу сто раз, и каждый раз по-разному.
– Я не знаю, как это исправить.
– Ты должна научиться любить себя, Кили. Что сделано, то сделано. Я знаю, ты хочешь вернуться назад и все переделать, но это невозможно. Но ты все равно должна научиться жить дальше.
Отец потянулся к журнальному столику и нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Телевизор вспыхнул и погас. Затем он повернулся на диване и сел лицом ко мне:
– Я хочу сказать тебе кое-что, Кили.
Мама поняла, что он хочет остаться со мной вдвоем, и вышла в кухню. Я слышала, как она гремит посудой. Мы с отцом никогда не разговаривали о том, что случилось в тот вечер, когда мы уехали из Эбердина.
– Мы оба: твоя мать и я – так тобой гордимся. Ты перебралась в этот новый город, ты замечательно учишься в школе, но я знаю, что ты скучаешь по своим друзьям. – Отец сделал глубокий вдох. – Я совершил много ошибок. Но больше всего я сожалею о том, что втянул тебя в свои дела.
– Виноват не один ты, папа, я тоже много всего накосячила. – Я положила голову ему на плечо. – Но все равно спасибо, что ты мне это сказал.
– Это было как наркотик. Выглядеть в твоих глазах и в глазах твоей мамы, не говоря уже о жителях города, человеком, который может их за собой повести. Мне было так стыдно, что я так вел себя после того, как со мной произошел несчастный случай, я так себя жалел. И я действительно отчаянно хотел исправить все свои ошибки. Я хотел верить, что если ты и твоя мама будете считать меня сильным, то, значит, я такой и есть. Я спрятался от правды, а именно от того факта, что у меня есть семья, которая нуждалась во мне, которой нужно было вовсе не то, чтобы я стал героем, а чтобы я поддерживал ее, заботился о жене и дочери каждый день. И это как раз то, что я пытаюсь делать теперь – просто быть таким, каков я есть, и надеяться, что этого довольно.
Конечно же я поняла, что отец хотел сказать. Именно поэтому мой поступок со стикером не сработал. Морган не нужен был широкий жест, ей нужна была просто более хорошая подруга. Но вместо того, чтобы решать серьезные проблемы, я старалась все свести к шутке.
Вытерев глаза, я решила, что все равно поеду на празднество открытия плотины, даже зная, что Морган там не будет. Если она так и не захочет простить меня, что ж, мне придется с этим жить. Но я бы никогда не простила себя, если бы не использовала свой последний шанс увидеть то место, где мы подружились, пока оно тоже не исчезнет навсегда.
Глава 40. Суббота, 15 октября
Солнечно, максимальная дневная температура шестьдесят градусов по Фаренгейту.
Осенний день, когда губернатор Уорд открывал плотину, посвященную бывшим жителям Эбердина, просто не мог бы быть еще более солнечным и прекрасным. Яркое солнце, синее небо, желтые и красные листья, отражающиеся в воде. Как и было обещано, были и передвижные закусочные, и аттракционы, находящиеся на берегу в разбитом у озера парке. Что было здесь раньше? Трудно было сказать, и я думаю, большинству людей до этого не было дела. Их больше волновало то, чтобы застолбить место, где можно будет посмотреть фейерверк, который будет устроен на гребне плотины после того, как зайдет солнце. Хотя это и показалось мне неправильным, я не удержалась и съела яблоко, покрытое слоем карамели и орехов. Все вокруг меня праздновали, но для меня это было что-то вроде вечеринки на похоронах.
После сегодняшнего дня ни у кого уже не будет повода для того, чтобы возвращаться в Эбердин. Даже если мы и не помиримся с Морган, то я смогу узнавать основные новости о ней от своей мамы. Но Ливай? Я знала, что он ушел из моей жизни навсегда.
Я засунула руки глубоко в карманы своего кардигана и стала прохаживаться вокруг, надеясь увидеть знакомые лица. Кое-кого я встретила. Однако не могу сказать, что я испытывала какие-то сильные чувства при виде учителей и одноклассников, даже если они останавливались, чтобы обнять меня и спросить, как у меня дела. Я всем говорила, что у меня все хорошо, что я живу прекрасно, а когда меня спрашивали о Морган, я просто лгала. Я не могла рассказать знакомым правды, не могла сказать, как в последние несколько дней в Эбердине я все испоганила.
Изменилось ли что-нибудь?
Может быть, то, что сказала мне Морган, правда и я действительно такая равнодушная, что ничего не могу чувствовать?
Нет, это не так. Потому что на меня сразу нахлынули чувства, когда я увидела шерифа Хемрика, стоящего у ларька с кофе и разговаривающего с другими офицерами. Некоторые из них были одеты в полицейскую форму других городов.