— Значит, ты теперь русский? — спрашивает она меня растерянно, узнав, что крестился.
Да, мама, я — русский, а ты — обэриутка. Только нас не спасет это от любви друг к другу.
Ты дал мне идею написать о поисках жанра, мой друг Зерчанинов?
Жанр — это когда открываешь в знойный день все окна и двери комнаты, молишь о сквозняке, пусть залетит что залетит, неожиданных гостей не бывает, природа ищет тебя так же, как и ты ее. Хватаю газету, швыряю, бью, гоняюсь за шмелем, он толстый и добродушный, зачем гнать его в форточку?
У нас в театре жил сверчок. В темноте, под лестницей. Единственное богатство наше тогда. Мы гордились сверчком. Казалось, он живет в темноте под лестницей со времен прежних хозяев «Эрмитажа»: Станиславского, Эйзенштейна, Марджанова, — что знаем мы о возрасте сверчков?
Он пел, и то ли в силу доверия, то ли действительно пение как-то действовало, хотелось думать, что выбрал он нас не случайно, мы успокаивались. Я всегда делал какую-то странную манипуляцию рукой в сторону сверчка — приветствовал?
— Мы дома, — поет сверчок, — мы дома.
Но однажды я стоял с глупым человеком, не обэриутом, просто директором театра, до начала спектакля, до пуска зрителя, а он, глупый, не директор — сверчок — выполз. И с криком: «Я давно его ищу!» — опустил директор ботинок на некрасивую натруженную спину сверчка. Так вот почему сверчок предпочитает петь в темноте — боится отпугнуть своей некрасивостью.
Я не успел удержать директора, не разгадал идиотичного желания, сказал только: «Разве вы не понимаете, что это конец?»
Мы прогнали его из нашего театра, он никогда не догадается, что причина была не в его типичном для номенклатурного придурка поступке, а в смерти сверчка. И не актеры наказали, а природа.
Театр существует порывами, догадками. Театр должен быть недопустимо безумен.
Итак, мы смотрим вокруг себя. Что мы видим? Мир.
Итак, мы смотрим на сцену.
Что мы видим? Актера.
И всё? А куда делся мир? Реальный — с его травой, водой, небом?
Неужели в этом непригодном для жизни помещении я увижу только фанерных человечков, произносящих слова, слова, слова? Ответьте — куда делся мир?
Актер должен заменить нам мир. Стать травой, водой, небом. Если он на это решится. Ужасно жены мешают, непосвященные, они разъясняют дома по вечерам, какой глупостью мы занимались днем. Поэтому главное — изолировать домашних.
Методично, каждую репетицию мы сводим друг друга с ума. Не приобретаем новых знаний, торопимся потерять старые. Мы должны знать, как пятью хлебами накормить целый народ, суметь преломить хлеба.
Актер уже побывал и лицедеем, и интеллектуалом, и низкопробным шутом, и просто интеллигентом, и животным, и существом, и самим собой.
Каким именем эпохе приходит блажь называться, такое и дает она актеру.