А иногда это дворовое издевательство кончалось, и Катя Тенета по-настоящему пела Периколу, как учили.
Они жили моей жизнью, к которой не имели отношения, обеспечили ей бессмертие.
А мальчик мой, сидя в кресле перед сценой, смотрел и смеялся. А потом на его месте оказывался я, и все понимали, что так было на самом деле в моем детстве, когда мы знали, в кого влюблен премьер Одесской оперетты Юрий Дынов, красавец в длинном плаще и белом шарфе, кто в «Белой акации» лучше — Дембская или Иванова, что Театр оперетты выменян у Львова на наш Советской армии, что на ту же самую Гловацкую, которая постарела, но красивее всех, сам маршал Жуков, в то время руководитель Одесского военного округа, приходит смотреть в окошко к ее выходу в «Летучей мыши», стараясь остаться для нас незаметным, и сраженный ею в самое сердце.
Школьный театр
Что для меня особенно трудно?
Вспрыгнуть без разбега с места из зала на сцену. Очень трудно.
Учитель физкультуры так и сказал мне:
— Вам не стоит пропускать мои уроки. Играете хорошо, но прыгнуть на метр в высоту не способны.
«А вы, Александр Сергеевич, — хотелось спросить его, — вы-то что умеете?»
Я его ненавидел. Подсаживая на кольца наших девушек, он брал их за места, казавшиеся мне священными, и выглядел он для учителя физкультуры слишком аристократично.
Чёрт с ним, пусть зовется как Пушкин, не знаю, жив он или умер… Самозванец.
В актовом зале я побывал прошлым летом. В руках сирень, непонятно для кого. Та, которой я мог цветы подарить, уже не живет на свете, стены в зале пузырятся лиловой краской, и я подарил сирень вахтерше, согласившейся впустить меня.
— Только вы недолго, — попросила она. — А то мне влетит.
— Я недолго.
И действительно, пространство, которое казалось очень большим, способным за один вечер вместить почти всю школу, с трудом впустило меня. Мой огромный успех в те годы оказался ошибкой памяти. Да и был ли он вообще?
Что делать, когда у меня никого не осталось.
Как это?
Точнее, никого и не было. Никогда.
Ни первой любви, ни первых друзей, ни первого предательства.
Вот мысль — никого не было. Мне только показалось. А то, что в комнате, куда я вошел, пахнет людьми, — ничего не значит. Может, там пахнет кошками или с улицы занесло. Не надо возвращаться никуда и никогда. Останься легендой для самого себя. Была жизнь, но для кого была? Где ты ее видел? Горечь на сердце, конечно, осталась, но, может быть, ты с ней родился?