— Как вы, советский человек, попавший ла границу, работающий с русскими на Россию, воспринимаете будущее своей бывшей родины?

— Меня приводит в тихое отчаяние невозможность вычислить, представить дальнейший ход событий. Даже если я пытаюсь для себя или в разговорах с людьми оттуда выстроить хотя бы условно более или мснсс оптимистическую схему, мои собеседники из Советского Союза немедленно разбивают ее вдрызг и смотрят на дело куда более мрачно, чем я. Я понимаю, что у них для этого есть основания. И поэтому я совершенно не берусь предсказывать, гадать, анализировать возможные варианты.

— Ну хорошо, что бы вы пожелали своей родине в таком случае? Какой бы предложили путь? Ведь вы еще и политолог?

— Одно могу сказать, и, наверное, не буду оригинален, что все споры идут между теми, кто считает, как Александр Исаевич Солженицын, что Россия должна идти только своим, особым путем, и теми, кто считает, что этот особый путь, которым мы шли долго-долго, никуда, кроме тупика, кроме как в провалы, пропасти и катаклизмы, не приведет и привести не может. В этой ситуации я лично считаю так: единственно возможный путь — это путь адаптирования, модифицирования на свой российский покрой общедемократических ценностей общедемократических институтов. Это единственная альтернатива. Считаю, что ее просто наивно, бесчестно отождествлять с утратой России и русскими своего своеобразия, своей уникальности. Да это просто неправда. Сейчас любят ссылаться на пример Японии, так давайте и впрямь сошлемся на пример Японии, которая в силу очень удачных, цинично говоря, обстоятельств ее истории, ее чудовищного разгрома безоговорочно приняла готовенькое, с иголочки сшитое ей американскими портными платье: и конституцию, и политическую систему, и профсоюзную систему, и аграрную реформу, и черта, и дьявола… И идет себе путем либерально-демократической цивилизации западного или, если хотите, христианского образца. Ничем при этом не поступившись, не потеряв ни своей национальной культуры, традиций, характера, ни самосознания. Так почему же Россия должна утратить свое естество на этом пути? Дико! Если подходит для Японии, то подойдет и для России, которая все-таки еще и Евроазия. Это страна христианской традиции. Значит, куда ближе к системе цивилизации, нежели Япония. Почему же Россия на этом пути должна все растерять?!

— Владимир Борисович, что вас больше всего потрясло из происходившего в России?

— Безумно трудный вопрос. Все невероятно важно. Дайте подумать…

Ну вот первое, что приходит на ум. Меня действительно потрясло, когда я узнал, что «Новый мир» опубликует «1984» Оруэлла. Потрясло сильнее, чем, скажем, сообщение о предстоящей публикации «Архипелага ГУЛАГ». Потому что «Архипелаг…» — это понятно… По крайней мере, теоретически можно себе представить социализм или любую другую общественную систему без «Архипелага…». Теоретически… Но ведь «1984» Оруэлла — это убийственный анализ самой идеи и ее воплощения сверху донизу, горизонтально, вертикально, как угодно.

— Долгие годы вы вращались в среде русской эмиграции. Вы застали и тех, кто приехал на Запад давно, сразу же после революции, и в годы войны. Что осталось в вашей памяти от этих встреч?

— Да, здесь на «Свободе» я встретил работавших еще на радио или уходивших на пенсию людей, которые покинули родину либо детьми, либо подростками. Эти люди меня поражали. Они говорили удивительно чистым, удивительно богатым, свободным от советизма русским языком, они поражали подлинной интеллигентностью, удивительной, я бы сказал, европейской образованностью. Я имею в виду Виктора Франка, Александра Бахраха, Гайто Газданова, Владимира Варшавского… К сожалению, я застал их уже на излете. В то время для меня, приехавшего из СССР, все было непривычным, неожиданным. Честно говоря, я и не знал, не подозревал о существовании таких людей, целого пласта нашей русской культуры. Причем культуры не книжной, не той, для постижения которой надо пойти в научный зал Ленинской библиотеки. Эти люди культуру носили в себе.

— Фигура Михаила Горбачева в вашем восприятии?

— Поначалу я с какой-то завороженностью смотрел на него, настолько он не походил на своих предшественников. Я помню, меня потрясло, когда во время одного из первых его «вхождений в народ» он стал появляться на улице. Меня потрясла непосредственность его рассказа, как он с Раисой Максимовной читает Достоевского, Чтобы Генсек читал Достоевского. Мамочки, до чего дожили. что происходит? Представить его предшественника читающим Достоевского просто немыслимо.

Горбачев интересует меня до сих пор, потому что в нем много человеческого, и слабости его человеческие, и достоинства его человеческие. Он не памятник, он не робот партийный, он — человек.

— Были ли случаи, когда вы как редактор останавливали негативную информацию о М. Горбачеве? И вообще, есть ли у вас цензура?

— Один из народных депутатов Верховного Совета выдал нам монолог, в котором Горбачев являлся чуть ли не главным мафиози в Советском Союзе, что он-де замешан в самых грязных, мерзких российских и южнорусских партийно-мафиозных делах. Материал я зарубил: какое мы имеем право давать его в эфир? Ради дешевой сенсации? А где документы, где подтверждение? Это гдляновско-ивановский уровень: «У нас есть все доказательства. Они в сейфе». Но, простите, откройте ваш сейф.

— Нет ли у вас ощущения, что радио «Свобода» вот-вот «сыграет в ящик» и перестанет быть необходимым советскому слушателю?

— Теоретически я это допускаю. Но практически? Вот вы меня спросили о том, каким мне видится будущее России, и я категорически отказываюсь предлагать какие-то варианты. Мне как-то даже странно думать о них. Ясно одно, что в самом лучшем, в самом оптимальном варианте, если действительно Россия встанет на путь демократических, радикальных преобразований, экономического, социального, политического порядка, тут, по-моему, однозначно, даже, простите, по Нине Андреевой, это будет процесс чрезвычайно мучительный и длительный. Так что теоретически — да. я могу себе представить момент, когда радио «Свобода» перестанет быть нужным. Но в течение ближайших пятнадцати — двадцати лет очень трудно вообразить, что Россия достигнет, скажем, если говорить об органическом демократизме всех институтов, чешского уровня. Я действительно могу себе представить, что через пару лет чехословацкая редакция радио «Свободная Европа» станет нонсенсом. Но представить себе, что такое может случиться через пару лет с русской редакцией радио «Свобода», мне очень трудно. Так что у «Свободы» все впереди.

— А каким вам видится ваше личное будущее?

— Работа, семья.

— Вы были во многих странах мира, многое видели, многое успели. Что бы вам хотелось еще увидеть, перечувствовать как журналисту, как творческому человеку?

— Ну боже мой, мечты есть, но они неосуществимы. Честно говоря, пятнадцать лет назад со мной случилось вот что: я заболел Дальним Востоком, Японией, Кореей, я прочитал на всех доступных мне языках массу книг, информацию об этих странах. Я бывал в них как журналист, много писал об истории, быте, традициях Востока, но тогда уже понял, что поздно, жизни уже не хватит и серьезно изучить языки, и хотя бы поверхностно познать тысячелетние традиции и нравы труднодоступной цивилизации. Это исключено. Это абстрактная мечта. А я безумно этого хотел, была бы жизнь подольше, были бы мозги и физические силы, было бы все. как четверть века назад. Так что многое уже из области неосуществимых грез.