…волчица жалобно и тихо тявкнула…
Теперь без стаи. Совершенно одна.
Все это так ярко, так реально. И под пальцами больше не песок у озера, а выжигающе-ледяной холод железных прутьев, вместо воздуха, наполненного хвоей, — сырой запах подвала, вкус плесени на языке, вместо кофе. Вместо леса — темнота и пустота…
…волчица замерла, согнув левую лапу. Остановилась.
И мои щенки будут со мной в этой темноте. В холоде, в боли. Если он вообще позволит мне остаться с ними. Ведь может и не позволить. Может поступить так же, как урод из Бостона поступал с Фрэн. Заведет себе любовницу, и они будут жить с ними. Мои. Щенки.
Больно. Очень больно. И очень страшно.
И я не хочу так. Я не буду так.
Я хочу к Маркусу. Я люблю Маркуса. И стаю нашу дурацкую люблю. И лес, и озеро, и Дом на утесе, и «Берлогу», и Арта, и Крис, и даже говнюка-Макклина. Свою свободу люблю. И Филиппа с Ланом, работу свою идиотскую. Бессонные ночи и литры кофе, песок в глазах, усталость. Я. Все. Это. Люблю. И не собираюсь терять.
А Джереми — просто язва, гнилой нарыв, чертов рудимент. И я смогу от него вылечиться.
…дрожь прошла вдоль тела. От кончика хвоста до кончика носа. Впились когти в сырой подлесок, поплыло зрение, хрустнули кости. Боль взорвалась в голове, теле, в каждой вене и в каждом нерве, в каждой мышце. Болело все: и когти, и зубы, и глаза. Выкручивало, выворачивало, выдергивало ржавыми крюками из нутра, выскребало. Хотелось орать и кататься по земле от жара, тошноты. Хотелось выть, срывая голос, хотелось вылезти из шкуры, тела. Бросить все это здесь. Что-то непонятное, дикое, болезненное разрывало на куски, на ошметки плоти, взрывалось и лопалось внутри, снаружи, везде. Во мне и вокруг.
Я даже землю под собой не чувствовала, только боль, и текла из пасти слюна без остановки, текла из носа кровь. Я ничего не видела, ничего не слышала. Даже собственное дыхание не чувствовала. Мне казалось, что я перестала дышать, разучилась в какой-то момент. Воздух… тоже причинял боль. Невыносимую. Она не накатывала волнами. Она просто была. Не стихала, не усиливалась. Одинаковая.
Гнуло хребет и кости. Гнуло так сильно, так остро, что на миг показалось, что в теле не осталось ничего целого, что внутренние органы порваны и искромсаны осколками, а я сама просто мешок с требухой.
Очень. Больно.
Хуже, больше, чем все, что я испытывала до этого. Хуже, чем падение с высоты на асфальт, хуже, чем авария, хуже, чем обвал.
Очень. Больно.
И темнота все плотнее и плотнее, все гуще. Тянет, засасывает, поглощает, обгладывая и уничтожая.
Минуты, часы?
Отвратительно, страшно, больно.
И злой, растерянный голос сквозь эту боль и гудение крови в ушах. Но я не понимаю слов, не различаю звуков, каша из рычания и интонаций. Каша из собственных ощущений.
Но в какой-то момент что-то меняется. Не знаю, что… Что-то…