— Так их там двое, светленький и темненький, какой твой-то? — хихикнула Зойка.
Ответить Нина не успела, снова снизу Сережин голос:
— К Нине Кирсановой!
— Ты Кирсанова? — обернулась в палату очкастая. Нина кивнула. — Здесь она, — крикнула женщина, — все с ней хорошо и с ребеночком тоже. Но вставать им нельзя, месяц лежать надо, угроза выкидыша…
— Это что здесь происходит?! — распахнула дверь палаты медсестра.
— Сейчас мы, сейчас, это к новенькой жених, — застрекотала Зойка, свесилась в широко раскрытое окно, — а что передать Нине — то?
Снизу в ответ на всю улицу:
— Передайте, что я ее люблю!
Нина улыбалась и плакала, ничего с собой поделать не могла, да и не пыталась — видно организм просил этих слез, от счастья тоже плачут, а может, малыш нуждался в них.
" Он нас любит" — сказала она про себя и прислушалась — какой будет ответ, но малыш молчал. "Спит" — решила Нина и тоже закрыла глаза. Слова доктора успокоили её лучше всяких лекарств. Может быть она задремала, из полусна ее вывели звяканье посуды, металлическое тарахтенье каталки и громкий разговор.
— Вам третий стол, рыбный суп и запеканка.
— Суп не хочу, а запеканки побольше.
— Хочу — не хочу… У меня все по порциям рассчитано.
Зойка с кружкой в руках пошла к раскрытой двери.
— Как же, рассчитано, сами запрутся в сестринской, — пробубнила она себе под нос.
— Не ворчи, тебе вон вес надо сбрасывать, — очкастая показала на последнюю в ряду кровать, что у стены, — на Иришину долю возьми и для Нины, ей вставать нельзя.
— Хорошо теть Маш, а если Ира не будет, я ее порцию съем?
— Я тебе съем, ты к родам в слона превратиться хочешь?
— Чего это в слона? Может организм просит. У нашей новенькой чашки нет, ни ложки, ничего. Все ей давайте, — заявила она раздатчице. Та возникла в распахнутых дверях и начала отмерять еду по тарелкам.
Очкастая тетя Маша присела у дальней кровати, стала тормошить одеяльный кокон, из него раздалось невнятное мычание. Маша не отставала, отвернула одеяло, и Нина увидала еще одну соседку по палате — бледную блондинку с огромными темными кругами под заплаканными глазами. Худоба так искажала лицо женщины, что трудно было определить возраст, светлые волосы сбились в ком на одну сторону, руки тащили одеяло обратно, женщина сопротивлялась Маше.