Турки в Дагестане. Турецкие эмиссары

Ещё в 1917 году, в апреле в Дагестан из Турции прибыл Шурки Бей (турецкий офицер, командированный турецким правительством). С ним прибыла целая группа молодых офицеров и инструкторов. Его прямой задачей было установить в Дагестане шариат, поднять Дагестан против русских и добиться организации вольной независимой шариатской монархии в Дагестане или даже на всём Северном Кавказе.

Шурки распределил людей своих по Чечне и всему Нагорному Дагестану, умело поселив их в больших сёлах, имеющих более или менее стратегическое значение. В этих селениях ими были организованы небольшие ячейки пантюркистов, занимающиеся пропагандой идеи священной войны с неверными. Опираясь на эти ячейки, турецкие офицеры и инструктора во многих сёлах приступили к обучению молодёжи турецкому строю и языку.

Руководитель этой группы Шурки бей, очень одаренный и энергичный человек, постоянно разъезжал по своей территории, наблюдая за работой своей организации, поддерживая между ними связь и объединяя их в одну стройную машину. Он часто бывал в Шуре, нередко выступал в Исполкоме, и скоро сделался в Дагестане вполне своим человеком, который всех и всё знал и с которым все считались. Исполком в его большинстве относился к нему с большим уважением и обращался с ним как с официальным представителем Турции в Дагестане, хотя формально он таковым не являлся.

Шурки оказался очень тонким политиком, сумевшим разобраться в очень тонкой политической игре дагестанских общественных группировок. Он рано понял огромную потенциальную силу движения имамистов и, несмотря на то что турки вообще впоследствии были против Нажмуддина, он стремился стать как можно ближе к нему, добиться его доверия. Это ему почти полностью удалось. Он часто бывал с имамом, безусловно держал под контролем всю его работу, искусно направлял этого тщеславного и алчного, но, безусловно, недалёкого человека.

Турецкие эмиссары. (продолжение)

Когда весной 1918 г. из Шуры выехала делегация в Турцию, Махач Дахадаев уехал в Баку, а Джалал Коркмасов – в Кизляр, Исполнительный комитет с нерешительным, беспринципным и слабовольным Тахо-Годи во главе ослабел и быстро терял власть и авторитет. Внезапно имам, до тех пор сидевший довольно спокойно в горах, двинулся вперёд с войском на Шуру с явной целью разогнать Исполком и захватить власть. В Шуре, конечно, узнали об этом намерении имама достаточно рано, чтобы принять необходимые меры обороны. Но Тахо-Годи растерялся, беспокойно метался из стороны в сторону, много говорил, но ничего не делал и упустил время.

Собственно говоря, много самостоятельного, как председатель Исполнительного комитета и от имени комитета, он сделать не мог, даже если бы был способен к действию. Исполнительный комитет в то время был уже активной организацией власти, не имевшей совершенно никакой опоры в массах. Он существовал просто по инерции. Никто его не трогал, ибо он никому не был нужен, но и никому не мешал. В Дагестане в это время существовали две общественные силы, две политические партии: социалистическая и имамская. Но и та, и другая были вне Исполкома и обходились без него. Исполком мог что-либо предпринять, столковавшись с социалистами. Тахо-Годи как человек, близкий к социалистам, столковаться с ними мог бы. Но он на это не решился. Социалисты со своей стороны никаких мер не предприняли против имама. Шура перед угрозой второго нашествия имама оказалась одинокой беззащитной.

В день, когда имам должен был войти в город, Тарковский вызвал меня утром и предложил мне поехать с полком навстречу имаму.

– Как это так? – удивился я. – Ты командир полка, а я с полком поеду. Да и что я с имамом делать буду?

– Нет, – говорит, – ты должен поехать, а не я. Тебя об этом просит Исполком, у тебя хорошие отношения с имамом, поэтому лучше, чтобы ты поехал, а не я. Он тебя послушает, и ты можешь повлиять на него, чтобы он не трогал Исполком и вообще вошёл бы в город мирно.

– Значит, маслаатчиком я должен стать?

– Да.

Весь город был в движении с раннего утра. Каждый по-своему готовился к встрече имама. Всем было уже известно, что сопротивление оказано не будет. Одни исправляли замки у дверей и крючки у окон, другие прятали или перепрятывали свои пожитки, третьи сговаривались о взаимной помощи в случае нужды. В Джамиат уль-исламие готовили торжественные речи. В Исполкоме совещались. Все закупали и заготавливали продовольствие. Я выехал с полком среди этой сутолоки, провожаемый удивлёнными взглядами обывателей.

Имам двигался в Гимры через Верхний Каранай. Мы встретили его на Гирей-Авлаке. Имам ехал на фаэтоне, и рядом с ним сидел Шурки бей.

Увидев меня, Нажмуддин остановил фаэтон, слез и направился ко мне. Я слез с лошади и поспешил к нему навстречу. Мы поздоровались очень приветливо, и он спросил меня о положении в городе. Я ответил, что в городе по-прежнему всё спокойно и что его ждут.

Имам резко заявил, что настала уже пора покончить с этой канителью и прежде всего с Исполкомом. Всё это ни к чему. Он избран в Гимрах имамом всего Дагестана и теперь едет, чтобы окончательно установить шариат. Обращаясь лично ко мне, он пожалел, что я учился в русской школе и служил русскому царю. Но мой дед, отец и дядя все до смерти боролись за шариат, и если я хочу исправить прошлое и быть достойным моих предков, я тоже должен был присоединиться к ним и драться за шариат.

И его тон, и эти слова меня одинаково возмутили.

– Если будет нужен шариат народу и если за него нужно будет с кем-нибудь драться, – сказал я решительно, – то в своё время я не потребую ни советов, ни напоминаний. Я сам знаю где, когда и за что мне драться. Но, – предупредил я, – если ты сейчас захочешь драться с Исполкомом, то видишь этот полк? Знай, он будет драться с тобой беспощадно.

– Что же это, ты прислан Исполкомом драться со мной? – удивился имам.