Я посоветовался с медиком, тот скривился, но дал добро. Главное, чтобы со мной и ведущими актёрами ничего страшного не случилось, несмотря на солидные страховки.

Снимать пришлось в авральном режиме. Общий план, крупняки, детализация, смена декораций, оператор с камерой передвигаются не только по рельсам вперёд и назад, но и вверх-вниз с помощью самодельной подъёмной платформы. Все технические возможности брошены на создание кинохита.

Съёмка ведётся дорогущей, единственной на всю студию «Уорнер» трёхплёночной камерой. К ней помимо оператора приставлены два здоровяка, чтобы просто помогать её таскать с места на место. Вовсю работают осветители, потому что «Техниколор» требует на порядок больше света, чем при съёмке на обычную камеру. От прожекторов снег уже начинает понемногу таять, проплешины поневоле приходится засыпать солью, которая тоже ускоряла таяние снега. Каждая минута обходится в бешеные по нынешним временам деньги, я это чувствую буквально каждым сантиметром своей кожи, и оттого при всей авральности происходящего мне хочется сделать продукт настолько качественным, насколько это вообще сегодня возможно.

– Ещё, – ору я на актёров, – ещё один дубль! Помреж… как тебя… держи перед объективом камеры стекло, пусть кровь брызжет на него. А ты – да, ты – будешь брызгать. Из чего, из чего… Да вон хоть кисть возьми. Эй, кто-нибудь, смажьте этому здоровяку его дубину кровью, или что там у нас вместо неё… Ах да, тёплая, свиная кровь с бойни, я и забыл… В общем, проследите, а то он сколько черепов уже раскроил, а набалдашник все ещё чистенький. Не забудь, в следующем дубле твоя дубина ломает оппоненту ногу. Бутафоры, нога готова? Уже подпилена? Отлично! Тони, ногу крупным планом, по колено. Не жалеем свиных внутренностей, пусть вываливаются из рубах на месте разрезов. И чтобы были тёплые, дымились. Это твоё дело, Митчелл, как ты этого добьёшься, хоть в чане с кровью держи над костром, но чтобы кишки выглядели свежими. Так, ты, красотка с железными когтями… Как тебя… Джулия. Джулия, прыгать надо выше, будто падаешь на камеру, то есть на зрителя. Больше, друзья, больше натуралистичности!

И вот, наконец, спустя четыре часа – сцена гибели Святоши. Мальчишка своими актёрскими способностями мне понравился. Душевно сыграл, чертяка, даже слезу пустил, чего вроде бы в оригинальной версии я не помнил.

Эдакой городской пещеры, куда юный Амстердам убегает от преследователей, в нашем распоряжении не было, мы воспользовались обычным подвалом, растянувшимся под старым домом на добрую сотню метров – или ярдов, тут уж кому что больше нравится, – предварительно расчистив его от скопившегося за десятилетия хлама. Тут, кстати, помогли выделенные О’Брайеном люди, благодаря которым многие процессы происходили на порядок быстрее. Например, они заодно помогали управляться с массивными декорациями, а некоторые из них и вовсе снялись в массовке.

Наконец последняя сцена на площади с фразой Оливье: «Священник Валлон принял доблестную смерть. Но с его „мёртвыми кроликами” покончено. Они вне закона! Отныне я запрещаю даже упоминать о них».

Хотя нет, не последняя. В оригинальной версии камера как бы улетает вверх, а фигурки бродящих по заснеженной площади участников побоища становятся всё меньше и меньше. И я, помня об этом, заранее договорился с председателем местного общества любителей воздухоплавания, который за сотню баксов в час выделил в аренду монгольфьер с лучшим пилотом. Если же решим, что нужен план города с большей высоты – тут уже на помощь придёт мультипликация.

Воздушный шар был оборудован довольно внушительной газовой горелкой. Аэронавт с сомнением смотрел на то, как в корзину затаскивают ещё и тяжеленную камеру.

– Чёрт его знает, как он будет снимать, ваш оператор, – почесал он затылок под котелком. – Как бы не вывалился за борт вместе с камерой.

И впрямь, корзина в воздухе опасно накренилась, хорошо ещё, мы догадались и камеру, и Тони привязать ко дну этой самой корзины верёвками. Пришлось делать несколько дублей, благо мои люди числом в полтора десятка могли травить канат, то отпуская воздушный шар на высоту, то притягивая его снова к земле. За это время снег окончательно растаял, и пришлось высыпать на брусчатку остатки соляного запаса.

Мы справились за два дня! Ещё сутки я торчал в мон-тажке над душой у Зинаиды, просматривая плёнки и насквозь провоняв табачищем. Неплохо, неплохо… И съёмка с воздушного шара отлично получилась! Пусть до виденного мной в будущем фильма мы в чём-то недотягиваем, но для современного кинематографа это точно прорыв. Только бы какая-нибудь комиссия не поставила вето на моём детище.

Я лично отмечал рисками места на плёнке, где следовало отделить и склеить кадры, рисуя острым стилом порядковые номера сцен. И пока Зина выполняла моё поручение, я приступил к съёмкам следующей сцены: «Нью-Йорк, 1846 год. 16 лет спустя».

Лео Горси, играющему Амстердама, священник со словами наставления вручает Библию, и тот покидает стены находящегося на острове Блэквелла, ныне носящего имя Рузвельта, исправительного учреждения. А в следующей сцене наш герой выбрасывает Священное Писание с моста в воду Ист-Ривер. Далее ночная съёмка с марширующими на фронт ирландцами и Мясником, вонзающим нож в портрет Линкольна. Наконец, съёмочная группа перемещается в старую гавань нью-йоркского порта, куда прибывают пересёкшие Атлантический океан ирландские переселенцы, а с ними с острова Блэквелла и Валлон-младший. Тут мы пробыли неделю ради пары минут хронометража, пока не подогнали отдельно оплаченные суда почти столетней давности и очистили гавань от современных кораблей. Казалось бы, небольшая сцена, ничто по сравнению с заглавной битвой в районе Пяти улиц, а времени и средств затрачено на порядок больше. Уорнер меня точно убьёт!

Хорошо ещё, что в оригинале за исключением первой сцены постоянно стоит какая-то непонятная погода, какое-то межсезонье и слякоть. Этого добра в зимнем Нью-Йорке хоть отбавляй. Поэтому съёмки вели спокойно, уже не напрягаясь, как в первый день. Если поначалу многие нервничали, то и дело в чём-то косяча, то теперь работа шла как по маслу, и у меня возникла стойкая уверенность, что в сроки мы можем и уложиться.

Съёмки напоминали жизнь в миниатюре со своими радостями и горестями. Забавно было смотреть, как на первых дублях Джоан стеснялась демонстрировать глубокое декольте, когда герой Горси срывает с её шеи украденный у него медальон. В итоге всё же справилась с задачей, сыграв в кадре оскорблённую невинность. А ведь ей ещё предстояло сыграть постельную сцену.

Но случались и трагедии. Например, в одном из дублей смертельную травму получил участник массовки. Несчастный, видимо решив просто выпендриться в кадре, сиганул с крыши и напоролся на металлический штырь. Тело парня отправили в Оклахому, откуда он был родом. Не хотел бы я оказаться на месте безутешных родителей…

К сожалению, из-за суматошной занятости я не смог присутствовать на премьере сначала «Гладиатора», а спустя неделю и «Рокки». В прессе отзывы о картинах были самые восторженные, что не могло не потрафить моему самолюбию.

В конце января вернулся Джо, цветущий и немного разбогатевший. Чуть ли не насильно отсчитал мне сумму, которую я ему одалживал, заявив, что теперь им хватит гонорара на безбедное существование в течение года. И при этом у режиссёров студии «Уорнер» уже имелись далекоидущие планы на моего друга, так что к прежней работе почтальона он возвращаться не собирался и вообще сказал по секрету, что подумывает перевезти семью в Калифорнию. Мол, и к новой работе поближе, и климат там получше. Я его в этом поддержал.

А вот открытие «Русского клуба» я проигнорировать не мог. Событие случилось в последний день января, и ему предшествовала серьёзная рекламная кампания не только в Бруклине, но и на Манхэттене. Идея устроить пиар-акцию принадлежала мне, в неё в том числе входила раздача нанятыми мальчишками рекламных листовок на хорошей бумаге с цветной печатью и фотографией судна. Но овчинка, надеюсь, стоила выделки.