– Позвольте вам возразить, милая Елена, – говорил благодушно замаскированный пенсионер. – Самым приятным временем суток у меня являются вечера, проводимые в вашем обществе. Только с вами я могу полностью расслабиться и быть самим собой. Любые ваши слова действуют как бальзам на мою душу. И я вам признаюсь: мою мужскую силу Трубецкая выкачала вроде бы досуха. Но сейчас я сижу рядом с вами, радуюсь вам и чувствую, как сила эта оживает. Вы не откажете мне в капельке своей ласки?

В ответ Милованова заливалась совершенно молодым, девичьим смехом и пересаживалась на колени к Городецкому.

В один из сентябрьских дней Максим также присматривал за монтажом стальных труб для проводов, как вдруг проходивший мимо невысокий черноволосый господин лет сорока (с обширными бакенбардами и вислым носом) остановился, посмотрел в его сторону и спросил:

– Вы – Городецкий?

"Е-мое, это же Пушкин!" – осознал Макс, меж тем как голос его сказал:

– Да.

– Мне про вас написал Белинский. В странном таком стиле: рекомендовал как успешного журналиста и изобретателя, но при этом вяло. С ним это бывает, когда он человеку завидует. Вдруг вы появляетесь здесь и все уже о вас говорят. Так вот вы какой… Похожи и на изобретателя, и на светского человека, причем совсем молоды. Впрочем, я не представился: Пушкин, Александр Сергеевич, камер-юнкер.

– Вы самый знаменитый поэт России, – по-прежнему тихо возразил Городецкий.

– Так уж и самый, – усмехнулся Пушкин. – Жуковский куда маститей меня будет. И Грибоедов с Державиным.

– Их с трудом будут вспоминать, а вас будет знать каждый русский человек.

– Вы что, мой совершенно свежий "Памятник" где-то прочли? Не принимайте всерьез, я написал его в шутку.

– Все точно вы написали. Будут помнить и славяне, и финн, и тунгус, и калмык.

– У вас кроме дара изобретательства есть еще дар пророка? – иронически спросил "наше все".

– Вполне может быть, – серьезно ответил Городецкий. – Во всяком случае ваши многочисленные вызовы на дуэли желательно прекратить. В них ведь не все стреляют в воздух, могут попасть в живот. А это при современном уровне медицины рана смертельная.

– Труса никогда не праздновал и не буду, – упрямо сказал Пушкин. – Потерять честь – что может быть хуже в нашем мире?

– Вы читали Шопенгауэра? – спросил Городецкий

– Не приводилось, – признал Пушкин. – Я лишь слышал о странностях этого немецкого философа: будто он боится бриться и потому прижигает бороду; еще о том, что, не будучи женат, превозносит многоженство. А почему вы о нем спросили?

– Он резко критикует дуэли; в которых гибнет цвет нации. Взамен призывает учиться английскому боксу и решать вопросы чести на ринге. Все останутся живы и честь не пострадает.

– Увы, – развел руками поэт, – все определяется сложившимся укладом и отчасти переменчивой модой, от которой зависит одно: умереть вам от рапиры, шпаги, сабли или современного пистолета. К тому же драться мне против такого как вы было бы бессмысленно.

– В Англии лорды иногда выставляют за себя профессиональных бойцов.