— Нет, на этот раз в Ленинград, — отвечаю, думая о своем.

— Только в конце месяца сможешь приехать? Как твои родители к этому относятся? — допытывается.

— Может раньше смогу вернуться. Не все от меня зависит. А родители привыкли. Я с ними на разных орбитах нахожусь и лишь изредка пересекаясь, — вздыхаю непроизвольно.

— Бедненький! Тебе же, наверное, одиноко. Мне бы хотелось тебе помочь, только не знаю чем, — удивляет неожиданно.

— Ты и так мне помогаешь тем, что рядом. Только не грусти больше. Не привык я тебя видеть такой, — прошу и, прижав к себе за плечи, целую благодарно в щечку.

— Не буду, — серьезно обещает, но тень с ее лица не проходит.

Собравшись с мыслями, приступаю к инструктажу:

— Ты мне очень дорога, поэтому хочу постоянно знать, что у тебя все хорошо. Я сообщу тебе телефон, на который ты будешь звонить каждую субботу во второй половине дня. В Ленинграде буду занят, но к этому времени постараюсь быть у телефона. Если не смогу, то подойдет мой друг. Если вдруг тебе понадобиться моя помощь, то звони в любое время. Мне передадут. Тебе звонить есть откуда?

— Есть, от соседки. Тебе что-то угрожает? — настораживается сразу, почувствовав серьезность момента.

Смотрю на взволнованную девчонку, и мне становится стыдно. Хотелось что-то соврать, но понимаю, что не могу. А подходящих слов найти не могу.

— Мне ничего не угрожает. Просто верь мне и делай, как я прошу, — убеждаю.

— Так ты прощался со мной, когда дарил все эти вещи? Ты не надеялся вернуться? — не слушая меня, почти закричала, в ужасе вытаращив глаза и прижав кулачки ко рту. — А я-то дура думала,… и все мы… и брат на тебя… не езди никуда! Не пущу!

Обнимает меня и начинает плакать навзрыд. Стою, обнимаю ее вздрагивающие плечи, шепчу всякие успокаивающие глупости, но понимаю свое бессилие. И наплевать на всех прохожих, пассажиров с близкой остановки, которых заинтересовала необычная сцена. Не выдерживаю и поворачиваю назад, ведя всхлипывающую Гульку за руку за собой. Нахожу лавочку, усаживаю девчонку на нее и протягиваю носовой платок. Хватит устраивать сцен посреди улицы. Надо убедить ее в спокойной обстановке в полной безопасности моей поездки. «Соберись, слюнтяй!» — командую мысленно себе.

— Кто-то обещал мне встречать и провожать привычной очаровательной улыбкой, — упрекаю Гульку, сопровождая слова укоризненной улыбкой. — Где привычная для меня, веселая и беззаботная девчонка, которую я встретил на слете? И которая мне так понравилась, — продолжаю укорять.

— Это я тебя встретила, — поправляет меня, пытаясь улыбнуться сквозь слезы. — Если бы не осмелилась тогда подойти к тебе сама, то так бы и не замечал меня.

— Правда? — притворно удивляюсь. — Но ты же понимаешь, что мужчины слепые, глухие, толстокожие и тупые животные, которых нужно заарканить, взнуздать, на шею повесить хомут, а лучше самой сесть и взять в руки прут покрепче, — подшучиваю.

— Ага! Хотелось бы, но разве с тобой так можно? — вновь хмурится.

— Наверное, все-таки все мы хотим в глубине души кем-то управляться. Только тогда мы деградируем, как личность. Перестанем сами себя уважать и потеряем уважение других. Поэтому предпочитаю сам решать, как поступать. Если ошибусь, то это будет моя ошибка и никого не придется винить, — пытаюсь направить разговор в нужную сторону.

— Я знаю, ты сильный и умный. С тобой я чувствую себя порой девчонкой и как за стеной. Все девчонки о таком мечтают, — признается.

— И поставить в свое стойло, — продолжаю, с улыбкой.