Таким образом, я осмелилась бы выдвинуть следующую гипотезу: в сфере любви и сексуальности мы перешли от модальности культурного действия, в которой культура подробно описывала мир с помощью символов и нравственно-идеологических установок, предписывала и управляла поведением с помощью заманчивых смыслов или тщательно разработанных планов действий (ухаживание является примером такого тщательно разработанного плана действий), к модальности культуры, в которой независимость и свобода формируют довольно слабо прописанные, нечеткие правила взаимодействий с непредсказуемыми результатами, то есть практически не имеющие правил взаимодействия, по крайней мере, в частной и интимной сфере (рабочая сфера, напротив, стала иметь очень четко прописанные сценарии). Под отсутствием норм и правил я подразумеваю не только то, что поведение произвольно и что его правила легко изменить259, но также и более серьезный смысл, что нормы, регулирующие поведение в сексуальных связях, неясны, что они не следуют нравственному сценарию и что за нарушение правил взаимности предусмотрено лишь незначительное социальное наказание. Лишенные правил взаимодействия не позволяют провести четкую грань между надлежащим и ненадлежащим поведением, поскольку ненадлежащее поведение практически не подвергается наказанию. Это отсутствие полновесной нормативности проистекает из самой практики свободы и связанных с ней позитивных предписаний, таких как самодостаточность, независимость и гедонизм, входящих в основную терминологию эгоизма260. Эти позитивные предписания порождают негативные связи, связи, которые нормативно нечетки, хаотичны, имеют множество определений и целей и являются территорией проявления чьей-либо независимости посредством их прекращения или отказа от выбора. Если для Ульриха Бека и Элизабет Герншейм Бек «обычный хаос любви» был источником позитивной социальности, то есть источником импровизации и продуктивных родственных отношений, то хаос здесь является источником негативной социальности, изменением структуры формирования взаимоотношений и управления ими с помощью неопределенности.
Это также влечет за собой переосмысление понятия культуры. В традиционной антропологии и социологии культура формирует социальные связи благодаря ролям, нормам, ритуалам и социальным сценариям, то есть с помощью позитивных предписаний принадлежать, солидаризироваться, исполнять или даже импровизировать. В негативных отношениях субъекты, напротив, борются с уклончивостью и смыслом своих собственных действий. Если культура все чаще принимает форму культуры советов или самопомощи, то это происходит именно потому, что в сфере любви, в воспитании детей и в сфере сексуальности лишь немногие культурные схемы направляют действия в юридически обязательное русло и заставляют мужчин и женщин соблюдать согласованность мнений и единое понимание правил и норм. Культура самопомощи и психологические советы содержат в себе и распространяют сценарии для установления взаимотношений261, но это делается не в рамках упорядоченных и священных символов, а в социальности, пронизанной неопределенностью. Психологическое самоуправление — это не что иное, как управление всепроникающей неопределенностью в межличностных отношениях, где сексуальная свобода и удовольствие, организованные в грамматике и семантике рынка, обмениваются на психологическую уверенность.
Историк Кен Джовитт в своем анализе предполагаемого им грядущего кризиса использует сексуальную метафору, чтобы осмыслить новый социальный порядок. Он считает, что мир после окончания холодной войны будет напоминать бар для одиночек:
Это кучка незнакомых людей, которые, говоря жаргонным языком, цепляют друг друга, идут к одному из них домой, занимаются сексом и больше не встречаются, не помнят даже имен друг друга, снова возвращаются в бар и знакомятся с кем-то еще. Так что это мир, состоящий из расставаний.
Этот дивный новый мир состоит из незнакомых людей, которые спят друг с другом, расстаются, даже не познакомившись, и возвращаются через неделю в поисках новых людей262. Этот мир, предполагает Джовитт, взаимосвязан и одновременно разобщен263. Сексуальность служит здесь организующей метафорой для политического и социального порядка — она отражает организацию и дезорганизацию одновременно. Говоря точнее, случайная сексуальность стала парадигмой негативной социальности. Там, где «классический выбор» был ориентирован на отбор, упорядоченность, отсеивание и выделение единичного объекта, сексуальный отказ от выбора достигается путем накопления как практики бессмысленного коллекционирования (партнеры сосуществуют друг с другом, отношения накладываются друг на друга) или путем избавления от сексуального объекта после наслаждения им. Изобилие и взаимозаменяемость партнеров являются двумя рабочими режимами свободной сексуальности, управляемой отказом от выбора и негативной сексуальностью.
Согласно Фрейду, удовольствие возникает от овладения возбуждающими факторами, а боль возникает тогда, когда эго не может справиться с внешними явлениями, когда возбуждающие факторы угрожают дезорганизовать самость. Случайный секс приносит удовольствие до тех пор, пока он дает ощущение обладания, независимости и контроля обеим сторонам. Но часто он порождает противоположное по своей природе переживание дезорганизации самости и неуверенность, по крайней мере, у одного из взаимодействующей пары. Этот опыт неопределенности фрейма усугубляется тем, что я называю онтологической неопределенностью, исследованию которой посвящена следующая глава.
Скопический капитализм и рост онтологической неопределенности
J’écris de chez les moches, pour les moches, les frigides, les mal baisées, les imbaisables, toutes les exclues du grand marché à la bonne meuf, aussi bien que pour les hommes qui n’ont pas envie d’être protecteurs, ceux qui voudraient l’être mais ne savent pas s’y prendre, ceux qui ne sont pas ambitieux, ni compétitifs, ni bien membrés.
Я пишу от имени некрасивой женщины, для некрасивых, для фригидных, для тех, кого плохо трахают, и для тех, кого не трахают вообще, для всех исключенных из большого рынка клевых цыпочек, а также для мужчин, не желающих быть защитниками, и для тех, кто хотел бы, но не знает, как ими стать, для тех, для кто не амбициозен, не конкурентоспособен или не может похвастаться большим членом.
Тем временем мне удалось немного понаблюдать за вами, однако мне было совершенно безразлично, как вы выглядите, — ваши слова, вот что меня взволновало. <...> …так велика была власть ваших слов надо мной, что с тех пор мне очень нравилось все, что бы вы ни надевали.
Проблема уже не в том, как сделать то, что вы хотите, а в том, чтобы знать, что доставило бы вам удовольствие.
Скандал с Харви Вайнштейном останется одним из переломных моментов 2017 года. Голливудский магнат был обвинен в сексуальном преследовании или изнасиловании более ста женщин, которые он совершал при соучастии своих коллег, помощников и сотрудников в течение более чем двух десятилетий266. Реакция всего мира на скандал с Вайнштейном — с миллионами женщин в социальных сетях, рассказывающих свои собственные истории о сексуальных оскорблениях, домогательствах и изнасилованиях под хэштегом #MeToo — привлекла внимание общественности к одному из центральных вопросов феминизма: почему, несмотря на скромные, но значимые шаги к равенству, сексуальное господство мужчин над женщинами остается таким глубоко укоренившимся и широко распространенным?267 Сексуальное господство проявляется, конечно, в мужском насилии, но его также можно обнаружить и в более расплывчатых, неуловимых и смутно выраженных процессах обесценивания женщин. Основываясь на предыдущих главах этой книги, текущая глава нацелена на понимание экономических, социальных и культурных механизмов, объясняющих, как сексуальность обесценивает женщин и делает их доступными для кратковременных контактов благодаря механизмам, которые еще предстоит прояснить.
Независимо от того, является ли сексуальность подлинной частью нашей сущности, подавляемой слишком долгой религиозной и патриархальной историей или истинным состоянием нашей психики, которое мы вынуждены раскрывать под бдительным оком экспертов, неоспоримым остается тот факт, что сексуальность стала конвейером потребительских и технологических практик. «Сексуальные практики и взаимодействия отнесены теперь к категории экономики»268. Сексуальный субъект, концептуализированный Зигмундом Фрейдом как совокупность бессознательных стимулов, позже превратил эти стимулы в истину желаний269, которые должны быть реализованы в образах, ценностях, сюжетных линиях и идеалах лучшей жизни, продвигаемых потребительским рынком270, а в течение последнего десятилетия — широким спектром технологических устройств. Сексуальное тело в процессе его использования потребительским рынком и технологиями стало производителем экономической прибавочной стоимости, столь же внушительной, сколь и неадекватно концептуализированной.
Экономико-сексуальный субъект — это
Ценность не свойственна предметам, а является результатом социальных отношений273. Формирование ценности — это процесс образования стоимости с помощью экономических или символических механизмов (например, выставление работ художника в национальном музее повышает экономическую ценность его искусства). Установление стоимости — это деятельность по оценке, сравнению и измерению стоимости объекта274. Формирование ценности и установление стоимости являются сопутствующими социальными процессами (коллекционер произведений искусства или кредитное рейтинговое агентство занимаются одновременно и тем, и другим). Таким образом, обесценивание — это процесс снижения стоимости с помощью символических механизмов в виде речевых актов влиятельных субъектов275 или экономических механизмов, таких как перепроизводство, когда предложение товара превышает его спрос. Формирование ценности, установление стоимости и обесценивание тесно связаны с усилением субъективности и ее растворением в капиталистической культуре276. Эти процессы опосредованы потребительским рынком, интернет-технологиями и медиаиндустрией и оказывают взаимное влияние на формирование друг друга.
Ценность тела
Как утверждали социальный психолог Рой Баумейстер и феминистка Паола Табет, во всех обществах, где женщины не имеют социальной и экономической власти, они продают свою сексуальность власти мужчин277. Именно это Табет называет экономико-сексуальным обменом. В таких обществах женщины обменивают свои сексуальные услуги мужчинам, которые осуществляют над ними свою власть, на разного рода вознаграждения, обычно на длительное ухаживание и брак, а также на подарки, предполагаемые во время свиданий, или на деньги, предусмотренные за занятие проституцией278. После 1970-х годов и в более поздней потребительской экономике произошли два важных изменения. Благодаря противозачаточным таблеткам сексуальный доступ к женщинам стал практически беспрепятственным, не требующим ни очень высоких затрат от мужчин, ни брака, ни ухаживания, ни даже установления близких личных отношений279. Кроме того, сексуализация женских тел, осуществляемая средствами массовой информации и индустрией моды, создала огромную экономическую выгоду, отвечающую в основном (хотя и не исключительно) интересам мужчин. По словам Кэрол Пэйтмен, «идет крупномасштабная торговля женскими телами, исчисляемая миллионами долларов»280 (и, судя по всему, счет скоро пойдет на
Хотя ранние освободительные движения представляли себе свободную сексуальность как в основном некоммерческий, немонетизированный аспект личности, сексуальность одновременно стала и оплачиваемым, и неоплачиваемым источником прибавочной стоимости для целого ряда отраслей, контролируемых мужчинами.
Формирование экономической ценности женского тела стало возможным благодаря тому, что оно превратилось в коммерчески реализуемую визуальную единицу. И началось распространение новых норм привлекательности через обширную сеть индустрий. С начала XX века средства массовой информации и промышленный комплекс моды и косметики с невиданным размахом распространяли образы красивых и модных женщин281. Эти образы создали новые нормы привлекательности, которые превзошли классовые дресс-кодексы и обрели межклассовую привлекательность благодаря тому, что социолог Эшли Мирс называет the look, «визуальными свойствами»282, комбинацией стиля одежды, очарования и телесных форм. Look — это коммерчески реализуемые ценные качества, которые находятся в обращении в экономике образов. Из этого следует, что тело индивидуума благодаря процессу спектакуляризации превратилось в полноправный коммерческий товар, в образ, подражающий публичным телесным образам и воспроизводящий их.
Процедуры самопроизводства и самопрезентации всегда отражают господствующие экономические и культурные интересы своего времени283. Сексуальная привлекательность представляет собой новый способ привлечь к себе внимание с помощью медийных визуальных символов и предметов потребления. А сексуальное тело, в свою очередь, занимает центральное место в «широко распространенном увлечении сексом и откровениями сексуального характера в печатных, теле- и радиовещательных средствах массовой информации»284. Как удачно заметил Амбруаз, тот самый мужчина, которого я цитировала в предыдущей главе: