Книги

Почему любовь уходит? Социология негативных отношений

22
18
20
22
24
26
28
30
Ева Иллуз Почему любовь уходит? Социология негативных отношений

Социологические исследования любви обычно направлены на изучение ее сущности и социального содержания. При этом почти не рассматривается вопрос о том, как мы избегаем отношений. В книге «Почему любовь уходит?» известный социолог Ева Иллуз, исследователь чувственно-эмоциональной сферы и ее транс формации в ходе современных технологических и коммуникационных процессов, сосредотачивает свое внимание именно на таких ситуациях, когда отношения за канчиваются. По ее мнению, сегодня в обществе понятие любви базируется не на свободе выбора и вступления в эмоциональную и сексуальную связь, но смещает ся в сторону свободы выхода из отношений. Особое место в исследовании отво дится влиянию современной культуры потребления на разрушение социальных связей. Почему снижается рождаемость? Почему все чаще люди живут, не связы вая себя узами брака? И почему все же любовь уходит?

2022-05-11 ru ru С. В. Сидорова
Директ-Медиа [email protected] http://www.biblioclub.ru FB2Editor версия 0.3.0.1 2022-05-11 12:49:51 D29F71DC-90A5-49DC-91E3-381B18F9A89D 1.0 Почему любовь уходит? Социология негативных отношений Директмедиа Паблишинг Москва ; Берлин 2022 978-5-4499-2750-7 384

Почему любовь уходит? Социология негативных отношений

Моим сыновьям Натанелю, Эммануилу и Амитаю, Моей матери Элис, Моим братьям и сестре Майклу, Марку и Натали, к которым не применима приставка «не».

Я просто летописец, я хочу, чтобы моя работа была посвящена тому, что значит быть человеком, живущим сейчас.

Марк Куинн1

Поймите, что стать подрывным значит перейти от индивидуального к коллективному.

Абд аль Малик. Цезарь (Brazzaville via Oujda)2

Расспрашиваю не о социализме, а о любви, ревности, детстве, старости. [...] Это единственный способ загнать катастрофу в рамки привычного и попытаться что-то рассказать.

Светлана Алексиевич. Время Секонд-Хенд3

Отсутствие любви

Введение в социологию негативного выбора

Чтобы видеть то, что происходит прямо перед вашим носом, нужна постоянная борьба.

Джордж Оруэлл. У вас перед носом4

Западная культура постоянно воспроизводит те волшебные моменты, в которых любовь чудесным образом врывается в жизнь людей, когда мы вдруг понимаем, что кто-то предназначен именно для нас, когда нас лихорадит в ожидании телефонного звонка или сообщения по электронной почте, когда нас охватывает трепет при одной только мысли о нем или о ней. Быть влюбленным — значит стать адептом Платона, создавать в своем воображении Идею любимого человека, его идеальный и совершенный образ5. Бесконечные романы, поэмы или фильмы учат нас искусству превращения в последователей Платона, учат боготворить совершенство, которое мы видим в наших возлюбленных. Однако культура, которая так много говорит о любви, совершенно умалчивает о том не менее загадочном моменте, когда мы избегаем влюбленности, когда мы перестаем любить, когда тот, из-за кого мы не могли уснуть по ночам, теперь оставляет нас равнодушными, когда мы убегаем прочь от тех, кто волновал нас всего лишь несколько месяцев или даже часов назад. Это молчание тем более озадачивает, что количество отношений, которые распадаются вскоре после их начала или в какой-то момент их дальнейшего эмоционального развития, ошеломляет. Возможно, наша культура не знает, как это изобразить или даже подумать об этом, поскольку вся наша жизнь пронизана историями, подобными драматическим произведениям, а «отсутствие любви» имеет расплывчатый сюжет. Чаще всего оно не знаменует торжественного начала, откровения. Напротив, некоторые отношения постепенно ослабевают или сходят на нет даже до или вскоре после того, как они должным образом начались, в то время как другие медленно и непостижимо угасают6. И все же «исчезновение любви» имеет огромное значение с точки зрения социологии, поскольку речь здесь идет о разрыве социальных связей, что, начиная с эпохального «Самоубийства» Эмиля Дюркгейма7, следует понимать как, возможно, центральную тему социологического исследования. Но в сетевом современном обществе аномия — распад социальных отношений и социальной общности — проявляется совсем не в отчужденности или одиночестве. Напротив, распад близких и интимных связей (потенциальных или реальных), по-видимому, глубоко связан с ростом социальных сетей, реальных или виртуальных, с технологиями и мощным экономическим механизмом предоставления советов и оказания помощи. Психологи всех мастей, а также ведущие ток-шоу, производители порнографии и секс-игрушек, индустрия самопомощи, торговые и потребительские площадки — все они потворствуют непрекращающемуся процессу создания и разрушения социальных связей. Если социология традиционно рассматривала аномию как результат изоляции и отсутствия надлежащего участия в жизни сообщества или в религиозной жизни8, то теперь она должна учитывать более расплывчатое свойство социальных связей в эпоху гиперподключенного модерна: их нестабильность, несмотря на интенсивность социальных сетей, на технологии и сферу потребления и даже вопреки им. Эта книга исследует культурные и социальные условия, которые объясняют, что обычной чертой сексуальных и романтических отношений стал уход от них. «Отсутствие любви» — это особая область для понимания того, как пересечение капитализма, сексуальности, гендерных отношений и технологий порождает новую форму (не)социальности.

*

На психологов возложена задача налаживать, формировать и направлять нашу сексуальную и романтическую жизнь. И хотя в основном им удалось убедить нас в том, что их вербальные и эмоциональные техники могут помочь нам жить лучше, они практически не привели нас к пониманию того, что же отравляет нашу романтическую жизнь в целом. Безусловно, мириады историй, услышанных в доверительной атмосфере психологических консультаций, имеют повторяющуюся структуру и общие темы, которые выходят за рамки характерных особенностей их рассказчиков. Нетрудно даже догадаться о повторяющейся теме и структуре жалоб, звучащих в подобной обстановке: «Почему у меня возникают трудности в построении или поддержании близких любовных отношений?», «Хороши или плохи эти отношения для меня?», «Следует ли мне остаться в этом браке?». Общим для этих вопросов, находящих свое отражение в заполонивших всё и вся бесконечных терапевтических советах в форме консультаций, мастер-классов или справочников по самопомощи, используемых нами как руководство для жизни, является глубокая, ноющая неуверенность в эмоциональной сфере, а также трудность в объяснении наших собственных чувств и чувств других людей, в понимании, как и о чем договариваться, и в осознании того, что мы должны окружающим нас людям и что они должны нам. Как сказала психотерапевт Лесли Белл, «в ходе опросов и в течение моей психотерапевтической практики с молодыми женщинами я обнаружила, что им труднее, чем когда-либо, определиться не только с тем, как получить то, что они хотят, но и с тем, чего они хотят»9. Такое замешательство, широко распространенное как внутри, так и за пределами офиса психологов, часто воспринимается как результат амбивалентности человеческой психики, эффект запоздалого вступления во взрослую жизнь или психологической путаницы, вызванной противоречивыми культурными идеями о женственности. Тем не менее, как я покажу в этой книге, эмоциональная неопределенность в сфере любви, романтики и секса является прямым социологическим последствием тех методов, с помощью которых потребительский рынок, терапевтическая индустрия и технология интернета были собраны и внедрены в нашу жизнь идеологией индивидуального выбора, ставшей главным культурным каркасом, организующим личную свободу. Тип неопределенности, ставшей бичом современных отношений, является социологическим феноменом: он не всегда существовал или, по крайней мере, не в такой степени; он не был столь широко распространен, во всяком случае не настолько; он не имел того смыслового содержания, которое имеет сегодня для мужчин и женщин; и конечно, не приковывал к себе постоянного внимания экспертов и систем знаний самых разнообразных направлений. Неразрешимые вопросы, трудности и иллюзорность, являющиеся характеристиками многих взаимоотношений и источником психологических толкований, представляют собой не что иное, как выражение того, что мы можем назвать распространившейся «неопределенностью» в отношениях. Тот факт, что подобная неопределенность и неуверенность прослеживаются в жизни столь многих современных людей, указывает не на универсальность конфликтного бессознательного, а скорее на глобализацию условий жизни.

Эта книга представляет собой еще одну часть двадцатилетнего исследования преобразований, совершенных капитализмом и культурой модерна в нашей эмоциональной и романтической жизни. Если и существует единственный принцип, который я на протяжении последних двадцати лет отстаиваю в своей работе, посвященной эмоциям, то он заключается в том, что анализ разрушения частной, интимной жизни не может быть проведен только с точки зрения психологии. Социология также способна внести огромный вклад, настаивая на том, что психологические переживания — потребности, обязательства, внутренние конфликты, желания или тревоги — постоянно воспроизводят сцены совместной жизни и что наши субъективные переживания отражают и развивают социальные структуры и, в сущности, являются конкретными, воплощенными, живыми структурами. Непсихологический анализ внутренней жизни тем более актуален, что капиталистический рынок и потребительская культура вынуждают индивидов превращать свой внутренний мир в единственную плоскость существования, которая ощущается реальной, с собственной автономией, свободой и удовольствием во всех его формах в качестве руководящих принципов для такого внутреннего мира10. Хотя мы можем воспринимать наше погружение в себя, в эмоциональность и внутренний мир как своего рода самоутверждение, на самом деле мы, как это ни парадоксально, реализуем и исполняем самые настоящие предпосылки экономической и капиталистической субъективности, которая дезинтегрирует социальный мир и делает его объективность нереальной. Вот почему социологическая критика сексуальности и эмоций имеет решающее значение для критики самого капитализма.

Я подвожу свое исследование эмоциональной жизни, капитализма и модерна к предварительному заключению, более решительно занимаясь вопросом, который рассматривается либеральной философией с XIX века: угрожает ли свобода возможности формирования полноценных и обязательных уз, и в частности романтических? В своей общей форме этот вопрос настойчиво задавался в течение последних двухсот лет в контексте распада общности и подъема рыночных отношений11, но в эмоциональной сфере он поднимался реже, даже несмотря на то, что эмоциональная свобода полностью переосмыслила природу субъективности и интерсубъективности и играет не менее важную роль в современном обществе, чем иные формы свободы. К тому же она не менее чревата неоднозначностью и апориями (непреодолимыми противоречиями. — Прим. пер.).

Любовь как свобода

Любовь — смешанное чувство, парадоксальным образом содержащее в себе фрагмент обширной и сложной истории независимости и свободы, истории, рассказанной в основном с точки зрения политики. Например, жанр романтической комедии, возникший благодаря древнегреческому комедиографу Менандру, продолженный римлянами (в пьесах Плавта или Теренция) и процветавший в эпоху Возрождения, выражал притязания молодых людей на свободу от родителей, учителей и стариков, в то время как в Индии или Китае о любви повествовали истории, сформированные на религиозных ценностях, в которых любовь была неотъемлемой частью жизни богов и как таковая не противостояла социальной власти, в Западной (и в относительной, но меньшей степени Восточной) Европе и в Соединенных Штатах любовь постепенно отделялась от религиозной космологии и культивировалась аристократическими элитами в поисках стиля жизни12. В результате любовь, ранее предназначенная Богу13, стала главным вектором формирования эмоционального индивидуализма14, направляющим эмоции на человека, чей внутренний мир воспринимается независимым от социальных институтов. Любовь медленно утверждалась, восставая против правил эндогамии, против патриархальной или церковной власти и против общественного контроля. Такой бестселлер XVIII века, как «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) Жан-Жака Руссо, поднял вопрос о праве личности на чувства, а следовательно, и о праве самостоятельно выбирать объект любви и вступать в брак по собственной воле. Внутренний мир, свобода, эмоции и выбор образовали единую матрицу, которая коренным образом поменяет брачные практики и место брака. Воля в этом новом культурном и эмоциональном порядке определялась уже не как способность управлять своими желаниями (как в христианской религиозности), а как прямо противоположная способность действовать, руководствуясь их требованиями и выбирать объект, соответствующий эмоциям индивида, исходящий из его собственной воли. В этом отношении романтическая любовь и эмоции в личной сфере стали основой для моральных притязаний на свободу и независимость, столь же могущественных, как и в общественной и мужской сфере политики, за исключением того, что эта революция обошлась без публичных демонстраций, парламентских законопроектов и физической борьбы. Ее возглавляли писатели-романисты, протофеминистки, философы и идеологи сексуальности, а также обычные мужчины и женщины. Притязание на эмоциональную независимость, содержащееся в любви, было мощным фактором социальных изменений, который коренным образом изменил процесс образования пар, предназначение брака и авторитет традиционных социальных институтов15. Таким образом, хотя романтическая любовь и казалась личной и эмоциональной, на самом деле она содержала в себе протополитическое стремление. Право выбора объекта любви постепенно превратилось в право сделать чувства индивидов их собственным источником власти16, что само по себе стало важной частью истории независимости. Таким образом, история любви на Западе — это не просто малозначительная тема в крупномасштабной фреске истории модерна, а фактически главный вектор, изменивший отношения индивидов к браку и родству с драматическими последствиями для отношений, которые брак ранее связывал с экономической сферой. Придание морального авторитета любви и чувствам изменило брак, а изменив его, оно изменило модели продолжения рода и сексуальности, экономического накопления и обмена17.

То, что мы называем эмоциональной и личной свободой, — это многогранное явление, которое возникло с укреплением частной сферы, вдали от властной руки общества и Церкви и постепенно стало защищаться государством и законами о неприкосновенности частной жизни; оно привело к глубоким культурным изменениям, возглавляемым артистическими элитами, а затем медиаиндустриями, и, наконец, помогло сформулировать право женщин распоряжаться своим телом (поскольку тело женщины скорее принадлежало не ей, а ее опекунам). Таким образом, эмоциональная независимость включает в себя претензии на внутреннюю свободу субъекта, а также (позднее) претензии на сексуально-телесную свободу, несмотря на то что оба типа этих свобод имеют различную культурную историю: в основе эмоциональной свободы лежат история свободы совести и история неприкосновенности частной жизни, в то время как сексуальная свобода возникла благодаря борьбе женщин за эмансипацию и новым правовым концепциям тела. Следует отметить, что до недавнего времени женщины, в сущности, не владели собственным телом (они не могли, например, отказать в половом акте своему мужу). Сексуальная и эмоциональная свобода тесно переплелись, став при этом служанками друг для друга в рамках широкой категории либертарианской самопринадлежности: «Либертарианский принцип самопринадлежности гласит, что каждый человек обладает полными и исключительными правами распоряжаться собой и собственными возможностями и, таким образом, не обязан предоставлять услуги или продукты своего труда кому-либо еще, с кем он заранее не заключил договор»18. Если говорить более конкретно, либертарианский принцип самопринадлежности включает в себя свободу иметь собственные чувства и полностью владеть ими, а также свободу владеть и управлять собственным телом, что подразумевает в дальнейшем свободу самостоятельно выбирать себе сексуальных партнеров и свободу вступать в отношения и выходить из них по своему усмотрению. Иными словами, самопринадлежность предусматривает ведение эмоциональной и сексуальной жизни человека в рамках его собственного внутреннего пространства без вмешательства со стороны внешнего мира, позволяя его эмоциям, желаниям или субъективно поставленным целям определять его выбор и переживания. Эмоциональная свобода — это особая форма самопринадлежности, в которой эмоции направляют и оправдывают свободу иметь физический контакт и сексуальные отношения с любым человеком по своему собственному эмоциональному выбору. Эта форма эмоциональной и телесной самопринадлежности знаменует собой переход к тому, что я предлагаю назвать «эмоциональным модерном». Эмоциональный модерн находился в процессе становления начиная с XVIII века, но полностью осуществился после 1960-х годов в рамках культурной легитимации сексуального выбора, зависящего от чисто субъективных эмоциональных и гедонистических побуждений, и в настоящее время наблюдает новое развитие с появлением сексуально романтических интернет-приложений.

Энтони Гидденс был одним из первых социологов, который четко определил природу эмоционального модерна, рассматривая интимные отношения как высшее проявление свободы личности, ее постепенного отхода от старых рамок религии, традиций и брака как основы экономического выживания19. По мнению Гидденса, люди располагают всеми необходимыми ресурсами, чтобы сформировать в себе способность быть одновременно независимыми и состоять в интимных отношениях. Расплатой за это, по его мнению, является состояние «онтологической неуверенности», постоянной тревоги. Но в целом его широко обсуждаемая концепция «чистых отношений» была описательным и нормативным одобрением модерна, поскольку она предполагала, что интимность провозглашает основные ценности современного свободномыслящего индивида, такие как осознание своих прав, способность их реализовать и прежде всего способность вступать в близкие отношения и выходить из них по своему желанию посредством негласного договора. Для Гидденса индивид, вступающий в чистые отношения, свободен, осведомлен о своих нуждах и потребностях и способен вести переговоры с партнером о них. Чистые отношения были ярковыраженным либеральным общественным договором. В резонансном ключе для Акселя Хоннета (и Гегеля до него) свобода реализуется через отношение к другим20. Следовательно, свобода является нормативной основой для любви и семьи, причем именно семья становится самим воплощением свободы, реализуемой в единице общества, обеспечивающей заботу всем ее членам. Таким образом, и Гидденс, и Хоннет усложняют традиционную модель либерализма, в которой одна личность рассматривает другую как препятствие для своей свободы: для обоих мыслителей свободная личность полностью реализуется через любовь и интимные отношения.

Но, как показывает моя книга, эта модель свободы поднимает новые вопросы. Интимные отношения больше не являются — если вообще являлись — процессом взаимодействия двух полностью отдающих себе отчет индивидов, заключающих соглашение, об условиях которого они оба осведомлены и с которыми оба согласны. Скорее, сама возможность заключения соглашения, знание его условий, знание и согласование процедур его исполнения стали, к сожалению, труднодостижимыми. Для заключения соглашения необходимо согласие на его условия, оно предполагает наличие четко определенной воли, осознающей, чего она хочет, это влечет за собой процедуру заключения соглашения и штраф в случае невыполнения обязательств одной из двух подписавших его сторон. Наконец, по определению соглашение включает в себя оговорки, касающиеся неожиданностей. Эти контрактные условия практически отсутствуют в современных отношениях.

Институционализация сексуальной свободы с помощью потребительской культуры и технологии имела противоположный эффект: она способствовала тому, что сущность, рамки и цели сексуальных и эмоциональных соглашений стали совершенно неопределенными, свободными и постоянно оспариваемыми, в результате чего представление о договоре стало крайне непригодным для понимания того, что я называю негативной структурой современных отношений — когда партнеры не знают, как определить, оценить или управлять отношениями, в которые они вступают, согласно предсказуемым и стабильным социальным сценариям. Сексуальная и эмоциональная свобода превратила саму возможность определения условий отношений в открытый вопрос и проблему одновременно психологическую и социологическую. Не договорная логика, а обобщенная, хроническая и структурная неопределенность руководит теперь формированием сексуальных или романтических отношений. Хотя мы обычно предполагаем, что сексуальная и эмоциональная свободы подражают друг другу, поддерживают и отражают друг друга, эта книга ставит под сомнение такое предположение и осмеливается высказать мысль о том, что эмоциональная и сексуальная свободы следуют различными институциональными и социологическими путями. Сексуальная свобода в настоящее время является такой сферой взаимодействия, где «все идет как по маслу»: где партнеры располагают большим количеством технологических ресурсов, культурных сценариев и образов, чтобы корректировать свое поведение, находить удовольствие от общения друг с другом и определять его границы. Эмоции, однако, стали той плоскостью социального опыта, которая «создает проблему», сферой, где царят смятение, неопределенность и даже хаос.

Рассматривая сексуальную свободу с помощью вопроса об эмоциональных переживаниях, которые она порождает или не порождает, это исследование надеется полностью избежать традиционных сетований на нее и либертарианского взгляда, что свобода важнее всех других ценностей. Вместо этого оно критически рассмотрит значение эмоциональной и сексуальной свободы, эмпирически исследуя ее влияние на социальные отношения. Независимо от того, одобряется или осуждается свобода, она имеет институциональную структуру, которая, в свою очередь, видоизменяет самопознание и социальные отношения. Это влияние необходимо изучить, отказавшись от априорных предположений о достоинствах моногамии, девственности, нуклеарной семьи, множественных оргазмов и группового или случайного секса.

Недовольство критикой свободы

Такое исследование неизбежно вызовет беспокойство или сопротивление со стороны ряда интеллектуальных кругов. Первое исходит от сексуальных либертарианцев, для которых критика (сексуальной) свободы равносильна пребыванию в «реакционной фазе истерического морализма и ханжества» — цитируя строгое осуждение Камиллы Палья21. Однако эта позиция сама по себе равносильна утверждению, что критика экономической свободы и дерегулирования представляет собой возврат к истерическому желанию строить колхозы. Критика свободы была прерогативой как консерваторов, так и ученых-эмансипаторов, и ничто в ней не призывает к возврату моральной чопорности, осуждения и двойных стандартов. Критическое рассмотрение современного состояния эмоциональной и сексуальной свободы фактически является возвращением к основным вопросам классической социологии. Какова линия разлома между свободой и аномией?22 Когда кончается свобода и начинается безнравственный хаос? В этом смысле мое исследование социального и эмоционального влияния сексуальной свободы в данной работе знаменует собой возвращение к сути вопросов Дюркгейма о социальном порядке и аномии: я спрашиваю, как вторжение капитализма в частную сферу изменило и нарушило основные нормативные принципы этой сферы.