«Что делать? Что делать?» — билась в голове настойчивая мысль, и чем ближе приближалось время моей продажи, тем сильнее всё во мне противилось этому. Внезапно зазудился глаз, и я решила его почесать, но вспомнила, что там навели красоту. Перед взором появилась морда потешных мишек, и я радостно потёрла глаз, потом второй. Зуд усилился, и я потёрла ещё раз.
Мы остановились возле двери, женщина постучала и, получив позволение войти, подобострастно склонилась и зашла. Что-то там бодро проговорила и, выйдя, распахнула дверь, затем не очень вежливо впихнула меня в роскошно обставленную комнату. Хозяин сидел в кожаном кресле за огромным дубовым столом. Под ногами лежал белый длинноворсовый ковёр, вдоль стен тянулись книжные шкафы. Сбоку стоял большой диван и ещё пара кресел. На небольшом столике стояла ваза с фруктами и сладостями. Тяжёлые портьеры были раздвинуты, и солнечный свет заливал комнату.
Мужик недоумённо уставился на меня, потом его лицо пошло пятнами, и он что-то проорал тётке. Та забежала вперёд, увидев меня, всплеснула руками. Что-то затараторила и стала тыкать в меня пальцем.
— Зухра говорит, что всё было нормально, ты что наделала? — он стал медленно подниматься из-за стола.
— А что не так? — сделала удивлённое лицо.
— Ещё скажи, что ты не знаешь? — он быстро приближался ко мне.
— Нет, — я отрицательно помотала головой, честно говоря, видеть разъярённого мужика было жутковато.
— Врёшь! — крикнул он мне в лицо, и меня обожгла пощёчина. От неожиданности я отпрянула и уже занесла ногу для ответного удара, но вовремя остановилась, понимая, что меня тогда убьют. «Месть — это блюдо, которое подают холодным», — всплыла в голове фраза моей бабушки и я, стиснув зубы, промолчала. У меня ещё будет время послать этих двоих, и прости меня, Святейший, но я придумаю, что им пожелать, и плевать, что по лицу пойдут пятна.
— Только попробуй наслать на меня что-нибудь, и тебя засекут розгами, — словно услышав мои мысли, прошипел он мне в лицо. Если честно, стало страшно, но какая-то книжная часть меня ерепенилась, ни за что не желая сдаваться. — Иди и умойся, — приказал он замолчавшей мне, — и сразу на рынок её, только руки свяжи, — рявкнул он, притихшей Зухре.
Мы вышли, и женщина, схватив меня жёсткими пальцами за локоть, потащила по коридору. Я со злости выдернула руку и уставилась на неё. Казалось, между нами пробегают молнии. И она сдалась, отступила, а я пошла сама обратно в баню. Подошла к кранам, и уставилась на полки с баночками. «Мёд, мёд», — искала я знакомое название или рисунок, напоминающий, что в составе есть этот продукт. Зухра с опаской наблюдала за мной. Наконец, я заметила баночку с сотами. Схватив, быстро открутила, нанесла на лицо и принялась втирать в кожу, умоляя всех, кто может помочь, не оставить меня. Наклонилась, словно приготовилась смывать и несколько раз лизнула. Мёд точно был, главное теперь, чтобы с нужными травами.
Умылась и уставилась на свою мучительницу. Та пригласила меня вежливо так сесть и снова разрисовала чёрной краской глаза, и замаскировала пятно. Потом достала из кармана тонкую бечёвку и попросила протянуть руки, на что я отрицательно покачала головой. Она долго рассматривала меня, видимо, решая, снова бежать жаловаться или отправить меня на рынок. Желание избавиться от меня победило, а потому минут через десять меня поставили на помост, предварительно отобрав покрывало.
Рынок представлял собой гудящую массу народа. Одни стремились что-то продать подороже, другие — купить подешевле. В этом месте массы сошлись и теперь бурлили, переваривая друг друга. Огромная площадь, словно праздничный пирог, была поделена на сектора. Каждый отвечал за свой ассортимент и качество услуг. Мы находились в секторе работорговли. Я так поняла в той её части, где товар более дорогой. Вдоль всей улицы стояли помосты с обречёнными женщинами, мужчинами и детьми. Мужики были полуобнажённые. Некоторые так прямо и ничего, жаль у меня денег не было.
Нашим плацдармом, где проходил этот праздником жизни, руководил здоровенный амбал с мечом на поясе, а потому я решила не вступать с ним в полемику, дав связать себе за спиной руки, привязав к столбу, и повесить табличку с ценой. Ценник болтался в районе талии, не закрывая стратегических мест. Была я почти голенькая. Рядом со мной находились такие же женщины, они стояли, низко опустив головы. Мне было сначала неудобно, что я сверкаю всеми прелестями, но потом я нашла себе занятие. Стоило кому-нибудь засечь мою табличку, обещающую невинную деву, и направиться к нам, я скашивала глаза к носу и смотрела на подходившего. Он, не доходя, разворачивался и уходил. Амбал не мог понять, почему сегодня не идёт торговля, и мной никто не интересуется.
Вскоре моё лицо знакомо закололо, и появилась резь в глазах. Я чувствовала, как опухают губы и тяжелеют веки. Прошло ещё немного времени и одни покупатели стали шарахаться от моего столба, а другие, наоборот, останавливались и глазели.
— Эй, продавец, — не выдержал один из них, — что так дорого уродку продаёшь, да ещё и девственницу. Может, её надо перевести в другую часть рынка. Ты этой табличкой только народ распугиваешь. Кто на неё полезет, если до этого желающих не нашлось?
— Какая уродка? — возмутился наш продавец. — Ты что ослеп? Девица, словно свежий персик.
— Какой персик? — заржал тот. — Это только если он раздулся у вас от гнили.
Амбал не выдержал и бросился к обидчику, но прежде решил посмотреть, чем народ недоволен. И остановился как вкопанный.
— Эй, — позвал он меня, — ты это чего?
Мне, честно, было что-то совсем нехорошо, у меня, по-моему, даже язык распух, поэтому я что-то промычала, надеясь, что он от меня отвяжется. Но мужчина явно распереживался, а потому развязал меня, уложил в тенёк и отправил помощника за врачом, которого он назвал лекарем.